"Элеонора Филби. Шпион, которого я любила " - читать интересную книгу автора

но происшедшие в нашей жизни большие перемены потребовали бы много времени
и терпения, чтобы сгладить возникшую между нами напряженность.
Сильный холод - я бы никогда не поверила, что где-либо, кроме Сибири,
может быть так холодно - был для меня полным шоком. Ким, как и его русские
друзья, обожал холод, но его тело не выдерживало такой низкой температуры.
Он слег с воспалением легких, которое дважды донимало его в Бейруте, и
Сергей, чрезвычайно озабоченный, снова прислал врача с медсестрой, чтобы
Киму делали ежедневные витаминные инъекции.
Едва Ким успел оправиться от воспаления легких, как у него на руках
появилась сильная сыпь - возможная реакция на то нервное напряжение, в
котором он находился. Эта экзема не была заразной, но она определенно
подавила сопротивляемость его организма. Он не мог удержать бритву в
забинтованных руках, и я помогала ему бриться. За карточным столом ему было
трудно держать карты. Он не мог печатать на пишущей машинке, и в отличие от
прошлых дней я не могла помочь ему, поскольку работа была секретной.
Сильно обеспокоенный, Сергей принес ему диктофон, но Ким им не
пользовался. Два-три раза в неделю мы возили его в клинику к
специалисту-кожнику, который проверял его руки и накладывал свежую
перевязку, но Ким промучился еще несколько недель.
В ту зиму Ким много рассуждал о мире. Он постоянно подчеркивал, что
русские намного больше заинтересованы в мире, чем в изготовлении бомб, и,
если бы только можно было убедить в этом Запад, наши дети жили бы в мире.
Ни Ким, ни его друзья не пытались читать мне лекции, "промывать мозги"
или пичкать своей идеологией. Кроме его рефрена о миролюбии русских, наши
беседы оставались такими же забавными и интересными, как в свое время в
Бейруте. Но с каждой проходящей неделей барьер между нами вырастал все
выше, и я начала чувствовать, что мы не сможем полностью обрести утраченное
доверие друг к другу.
В тяжелом климате и совершенно незнакомой атмосфере России у нас
оставалось совсем мало времени для наших старых, привычных, задушевных
разговоров. Все наши мысли сконцентрировались на трудностях повседневной
жизни: поиски продуктов, их доставка домой в огромных корзинах и затем
приготовление еды; борьба с возрастающим холодом; поездки на метро на
Центральный телеграф три-четыре раза в неделю и поиски лучших рынков.
Возможно, эти ежедневные заботы помогали нам избегать слишком глубоких и
откровенных бесед.
Мы оба осознали, что в своих отношениях друг с другом мы столкнулись с
весьма существенными проблемами, но у меня, по крайней мере, не хватало
смелости их решать. Было бы абсурдным предположить, что переезд из Бейрута
в Москву был подобен переезду из Лондона в Нью-Йорк либо что мы можем
продолжать жить, как жили раньше, без полного и окончательного объяснения.
Он пересек идеологическую границу, сбросив ту маску, которую носил всю свою
жизнь, и ожидая, что я приму эту перемену так же небрежно, как если бы он
сбрил усы.
Как я уже сказала, я ничего не знала о коммунизме, и он меня
совершенно не интересовал, в то время как Ким верил в него всю жизнь. Он
начал намного раньше меня. Он принял все как должное. Если у него и были
какие-то муки совести, он разделался с ними много лет назад. Каждый день я
ждала, что он посадит меня рядом, обнимет за плечи и скажет: "Дорогая моя,
дело обстоит так. Все эти годы я занимался тем-то и тем-то, потому что