"Иосиф Пилюшин. У стен Ленинграда " - читать интересную книгу автора

- Ничем не могу утешить вас, родненькие. Каждое утро, когда иду в
госпиталь, навстречу попадаются машины, доверху груженные умершими. Голод
косит всех кряду. Глаза устали глядеть на это...
Няня насторожилась, услышав стон раненого, и быстро засеменила к его
кровати.
Двадцать восьмого января в десять часов утра я лежал на операционном
столе... И все, о чем рассказывал Понурин, испытал на себе.
В течение нескольких дней после операции я не мог прийти в себя, и
громкая читка художественной литературы, и политбеседы, и обсуждения сводок
Совинформбюро - все проходило мимо меня.
И вдруг громкий голос Александра Захаровича Понурина:
- Ты, брат, брось хандрить, не один твой глаз пропал, и с одним будем
жить и воевать. - Он сдернул с моей головы одеяло.
- Я снайпер, без правого глаза мне нельзя. Понимаешь?
- Это еще чего надумал! Не только на переднем крае нужны бойцы. Всем
народом в строю стоим. А ты говоришь - места нет.
- А ты, Захарыч, оставь его в покое, - послышался спокойный голос
тяжело раненного офицера, нового соседа по нашей палате. - Дай ему
опомниться. Шутка ли, правый глаз!
- Да это я так, товарищ командир. Он мне всю душу измордовал. Хорошо ли
это - человек третий день изо рта ни одного слова не выпустил!
Появилась сестра. Она молча взяла за руку Захарыча, увела его из палаты
и погрозила пальцем тяжело раненному командиру. Ему запрещалось не только
говорить, но даже шевелить головой.
На шестые сутки после операции я почувствовал себя сравнительно хорошо
и стал вместе с товарищами наведываться в курительную комнату. Сюда
сходились раненые со всех этажей. Мы по очереди грелись у печки-времянки,
обменивались последними новостями.
У окна собрались раненые. Двое о чем-то горячо спорили. Остальные молча
курили.
- Говоришь, что готов на костылях через Ладогу тащить на спине мешок
муки для ленинградцев? Ну, брат, загнул; этим делом займутся без нас, а мы,
фронтовики, должны как можно скорее гнать от стен Ленинграда фашистов.
- Я сказал то, что готов сделать в любую минуту, - проговорил раненый с
бледным скуластым лицом, поворачиваясь на костылях.
- Готов сделать, а шестой месяц валяешься в госпитале.
Скуластый бросил недружелюбный взгляд на своего собеседника, отвернулся
и торопливо застучал костылями по коридору.
Я спросил Захарыча:
- Ты знаешь, кто он?
- А то как же, знаю. Это ты зарылся с головой в ватники да тюфяки, как
медведь в берлоге. Да этот самый на костылях - что ни на есть симулянт. Все
об этом знают. Его величают не иначе, как "Здрасьте, нервнобольной".
- Так и здороваются?
- А ты чему дивишься? Говорю я, брат, правду. Не впервой с ним
встречаюсь в этом доме. Прошлый раз, как меня царапнуло осколком по
заднице - ох, намучился я с такой раной, пропади она пропадом: ни сесть, ни
лечь по-человечески, подумать только, две недели проторчать здесь на койке
вверх этим местом! - в хирургическом с ним лежал. Перелетов его фамилия. Он
пулей ранен был в мякоть, пустяк вся рана. Я выписался, а он остался лежать.