"Томас Пинчон. Когда объявят лот 49" - читать интересную книгу автора

сверхъестественную подъемную силу, подобно воздушному шарику. Он
внимательно, с глубоким изумлением посмотрел на нее и сказал: - Там был еще
экземпляр. Он, наверное, до сих пор лежит у Цапфа. Ты сможешь найти его
лавку?
В нее что-то забралось, быстро сплясало и выскочило. - Издеваешься, да?
- Окруженные морщинками глаза взглянули на нее, но ответа не последовало.
- Почему, - сказал, наконец, Дриблетт, - все интересуются текстами?
- А кто это "все"? - Пожалуй, слишком поспешила. Ведь он мог говорить в
самом общем смысле.
Дриблетт покачал головой. - Только не втягивайте меня в ваши ученые
споры, - и добавил: - кем бы вы все ни были, - со знакомой улыбкой. Эдипа
поняла вдруг, - ее кожи пальцами мертвеца коснулся ужас - что таким же
взглядом - видимо, по его наущению - одаривали друг друга актеры, когда речь
заходила о Тристеро-убийцах. Что-то знающий взгляд, так смотрит на тебя во
сне незнакомая неприятная личность. Она решила спросить его об этом взгляде.
- Так написано в авторских ремарках? Все эти люди, очевидно, в чем-то
замешаны. Или это один из твоих собственных штрихов?
- Мой собственный, - ответил Дриблетт, - и еще я придумал, что те трое
убийц в четвертом акте должны выйти на сцену. Варфингер вообще их не
показывает.
- А ты почему решил показать? Ты уже что-нибудь слышал о них?
- Ты не понимаешь, - он пришел в ярость. - Вы все - как пуритане с
Библией. Помешаны на словах, одни слова. Знаешь, где живет эта пьеса? Ни в
картотеке, ни в той книжке, которую ты ищешь, - из-за паровой завесы душевой
появилась рука и указала на висящую в воздухе голову, - а здесь. Я для того
и нужен. Облачить дух в плоть. А кому нужны слова? Это - просто фоновые шумы
для зубрежки, чтобы строчку связать со строчкой, чтобы проникнуть сквозь
костный барьер вокруг памяти актера, правильно? Но реальность - в этой
голове. В моей. Я - проектор в планетарии, вся маленькая замкнутая
вселенная, видимая в круге этой сцены, появляется из моего рта, глаз, и
иногда из других отверстий.
Но она продолжала стоять на своем. - Что заставило тебя почувствовать
иначе, чем Варфингер, то, что касается Тристеро? - На этом слове лицо
Дриблетта внезапно исчезло в пару. Будто выключилось. Эдипа не хотела
произносить это слово. Дриблетту удалось - здесь, вне сцены, - создать
вокруг него ту же ауру ритуального уклонения, какую он создал на сцене.
- Если бы я здесь растворился, - размышлял голос из-за завесы
клубящегося пара, - если бы меня сейчас смыло через трубу в Тихий океан, то
увиденное тобою сегодня исчезло бы вместе со мной. И ты, та часть тебя,
которая так озабочена - Бог ведает, почему, - этим маленьким миром, тоже бы
исчезла. Единственное, что на самом деле осталось бы, - это то, о чем
Варфингер не лгал. Может, Сквамулья и Фаджио, если они вообще существовали.
Может, почтовая система Турна и Таксиса. Филателисты говорили мне, что такая
система была. А может, тот, другой. Дьявол. Но это все были бы ископаемые,
остатки. Мертвые, минеральные, не имеющие ни ценности, ни потенциала. Ты
можешь влюбиться в меня, можешь поболтать с моим аналитиком, можешь спрятать
магнитофон у меня в спальне, послушать, о чем я говорю во сне, где бы я в
тот миг ни летал. Хочешь? Потом составишь вместе накопленные штрихи и
напишешь диссертацию, даже несколько, о том, почему мои персонажи реагируют
так, а не иначе, на возможность существования Тристеро, почему убийцы