"Алексей Феофилактович Писемский. Сочинения Н.В.Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Часть вторая." - читать интересную книгу автора

Федоровичу. Он на то наискивался с каким-то особым наслаждением и в том
успел. Раз поговорил он с ним до того крупно, что ему объявлено было от
начальства либо просить извинения, либо выходить в отставку. Дядя,
действительный статский советник (определивший Тентетникова на службу),
приехал к нему перепуганный и умоляющий: "Ради самого Христа! Помилуй,
Андрей Иванович, что это ты делаешь? Оставлять так выгодно начатый карьер
из-за того только, что попался не такой, как хочется, начальник. Помилуй,
что ты? Ведь если на это глядеть, тогда и в службе никто бы не остался.
Образумься, отринь гордость, самолюбие, поезжай и объяснись с ним".
"Не в том дело, дядюшка, сказал племянник. Мне не трудно попросить у
него извинения. Я виноват; он начальник, и не следовало так говорить с ним.
Но дело вот в чем: у меня есть другая служба: триста душ крестьян, именье в
расстройстве, управляющий дурак... Что вы думаете? Если я позабочусь о
сохраненьи, сбереженьи и улучшеньи участи вверенных мне людей и представлю
государству триста исправнейших, трезвых, работящих подданных" (стр. 19 и 20
второй части "Мертвых душ").
Словом, Тентетников избирает другую деятельность, в которой - увы! -
оказывается та же благородная мысль и энергия в начинании и та же слабость и
отсутствие упорства в исполнении; а затем следует полное отрицание от
предпринятого труда - и начинается жизнь байбака, небокоптителя. Но это не
было полным омертвением: при всей видимой внешней недеятельности в душе
Тентетникова чутко живут все нравственные потребности хорошей и развитой
натуры. В своей апатии он обдумывает еще великое сочинение о России; в нем
не угасло еще честолюбие - этот рычаг-двигатель большей части великих
человеческих дел.
"Когда привозила почта газеты и журналы (говорит автор) и попадалось
ему в печати знакомое имя прежнего товарища, уже преуспевшего на видном
поприще государственной службы, или приносившего посильную дань наукам и
делу всемирному, тайная, тихая грусть подступала ему под сердце, и скорбная
безмолвно грустная, тихая жалоба на бездействие свое прорывалась невольно.
Тогда противной и гадкой казалась ему жизнь его. С необыкновенной силою
воскресало пред ним школьное минувшее время и представал вдруг, как живой,
Александр Петрович... и градом лились из глаз его слезы..." (стр. 28 и 29
второй части "Мертвых душ").
Наконец в сердце его закрадывается что-то похожее на любовь, но и тут
кончилось ничем, и не столько по апатии, а из того же тонкого самолюбия. Он
влюбился в дочь генерала Бетрищева. Генерал принимал сначала Тентетникова
довольно хорошо и радушно, потом позволил себе несколько фамильярный тон и
стал относиться к нему свысока, говоря: любезнейший, послушай, братец, и
один раз сказал даже ты. Тентетников не вынес этого.
"Скрепя сердце и стиснув зубы, он, однако же, имел присутствие духа
сказать необыкновенно учтивым и мягким голосом, между тем как пятна
выступили на лице его и все внутри его кипело: "Я благодарю вас, генерал, за
расположение. Словом: ты, вы меня вызываете на тесную дружбу, обязывая и
меня говорить вам ты. Но различие в летах препятствует такому фамильярному
между нами обращению". Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он
говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том
смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому человеку ты (о
чине своем он не упомянул ни слова)" (стр. 33 второй части "Мертвых душ").
Читатель видит, какой истиной все это дышит и как живо лицо