"Борис Письменный. О, Пари..." - читать интересную книгу автора

Чокались, ломали теплый хлебный багет, отковыривали на него ломти
розового пате и мелового козьего сыра. В звездной ночи, осушив несколько
трехлитровых канистр, говорил,и все разом и все сказанное казалось
остроумным, смешным, и я сам, рот до ушей, голова- в бутафорском рыцарском
шлеме,что-то по-французски доказывал соседям. Никто невыделял меня, я не был
позорным туристом, пришельцем, каких в городе пруд пруди. Вроде галдящих
прохожих, что с ослиными криками 'ия-ия' фотографировались на моем фоне.
Лулу, будто невзначай, чтобы я не видел, посматривала на меня; так
близорукий смотрит на картину-загадку, то скептически, то с удивлением и
прищуром. Нутром я чуял эти быстрые взгляды и то, как они прогрессировали. В
Америке я отчаялся понимать женские знаки, примирясь, что и мои сигналы для
американок, что об стенку горох. Тут же шла азбука на понятном, давно
знакомом мне языке.

Ночью мы набились в консервную банку Ситроена, я на чьих-то коленях,
кто-то на моих. На углах, постепенно разгружая машину, прощались
по-французски, с тройными клевками - щечка к щечке. Прощаясь последним, я
сломал ритуал, впившись в мягкие губы Лулу. Не планировал, но был сладостно
пьян - такое имелось удобное алиби. Работало не сознание, скорее, все та же
азбука Морзе. Главное не это; главное то, что ответ сошелся: Лулу обвила мою
шею, не отпуская. Она привезла меня к себе. Нажала выключательн на короткий
момент осветилась слабосильной лампой дверь к консьержке, старый подъезд,
клетушка трясущегося сетчатого лифта, клетушка квартирки. По-хозяйски, она
забрала у меня из рук уже пустую бутыль. - Ты первый, - и втиснула меня в
огороженный угол, в парижские удобства, в то,что можно было б назвать
совмещенным санузлом. С большой натяжкой. Там за все надо было тянуть н
туалет и душ на цепочке, клеенчатые завеси на веревочке... Зато какой шарм н
детали интерьера, все без исключения, демонстрировало гармоничный рисунок н
мелкий цветочек. Розовое с голубым.
В углу, у тахты, мое внимание привлек длинный рулон. Я развернул его и
обнаружил литографический план города Парижа семнадцатого века.
И тут началось...

Лулу уверяла, что я настоял зажечь все лампы, чтобы писать шедевр.
Сначала широким коромыслом, по ее мерцающей коже, по всей длине от правой
ключицы до бедра, я нанес серо-синюю Сену. Лулу терпела, ей было смешно и
щекотно от кисточек и текущих по телу струек гуаши. Пьяный или нет, я
тщательно выписывал имена, притягательные, как заборные надписи: Монтпарнас,
Порт-Рояль, Сант-Марсель... Ими я очерчивал Лулу мягкой дугою снизу; в то
время как рю Турбиго приходилась на край ее приподнятого бедра. Медленно, по
ложбинке меж вздрагивающих грудей, по напряженной пупырчатой гусиной коже я
проводил Риволи и Клиши; слева, под плечами зеленил лес Булонский, справа,
между ногами - Венсенский...
- Кисточка, кистью мастера...н щекотно дышала мне в ухо будто бы
засыпающая Лулу и, вдруг, оглушала трезвым унтерским криком: - Та-гель,
месье! Нельзя ли крепче держать, в конце-то концов!

К тому времени, похоже, мы стали терять сознание происходящего. С Лулу
случалась дьявольская левитация - она всем телом отрывалась от ложа, парила
надо мной, а я, как в моих юношеских эпизодах, стал обращаться в дерево, в