"Элизабет Питерс. Неугомонная мумия ("Амелия Пибоди") " - читать интересную книгу автора

- Это воля Аллаха... Приходите сегодня ночью вместе с Эмерсоном, когда
муэдзин пропоет в полночь с минарета.
Больше он ничего не сказал. Уходя, я оглянулась через плечо и увидела,
что Абдель все еще сидит на каменной скамейке, словно огромная золотая
статуя, охраняющая вход в лавку. Его выпученные глаза невидяще уставились в
пространство.
Рамсес дернул меня за руку:
- Мама, а этот толстый человек лгал, да?
- О чем, мой мальчик? - рассеянно спросила я.
- Обо всем, мама.
- Думаю, действительно лгал, Рамсес.


5

Мне не терпелось поведать Эмерсону, что теперь у нас есть шанс
разоблачить шайку грабителей, промышляющую древностями. Но когда мы с
Рамсесом и Бастет добрались до гостиницы, я с удивлением обнаружила, что
ненаглядного супруга там еще нет. Эмерсон не настолько любил де Моргана,
чтобы любезничать с ним полдня. Правда, в Каире у нас было немало друзей,
возможно, он заглянул к кому-нибудь в гости и потерял счет времени.
Проведав Джона и убедившись, что он спит сном младенца, я
распорядилась принести воды. Рамсеса следовало вымыть. При нормальных
обстоятельствах нашего сына приходилось драить мылом и щеткой по три-четыре
раза на дню, а уж сейчас... Базарная пыль, смешавшись с медом, оставила на
чумазой физиономии причудливые разводы. Рамсес послушно удалился за
плетеную ширму, где скрывались принадлежности для омовения. Какое-то время
он плескался молча, а затем принялся напевать. Эту весьма досадную привычку
сын усвоил, пока жил у дяди с теткой. Подобно своему отцу, Рамсес начисто
лишен слуха. Монотонное и назойливое жужжание родного чада - тяжелое
испытание для материнских чувств, а сейчас оно к тому же приобрело
восточный колорит - в своих завываниях Рамсес подражал каирским бродячим
певцам.
Внезапно песнопения были заглушены отдаленным, но весьма отчетливым
рокотом. Шум становился все громче, явно приближаясь к нашим дверям. Из-за
ширмы высунулась голова Рамсеса. Бастет быстро юркнула под кровать. Я
приосанилась и сложила руки на коленях...
Дверь вздрогнула от удара, заходила ходуном и наконец с грохотом
распахнулась. С потолка посыпалась штукатурка.
На пороге стоял Эмерсон. Лицо его было багрово, вены на лбу выпирали,
словно канаты, с губ рвался звериный рык. Рык перерос в рев, а рев сложился
в слова, весьма неприличные арабские слова.
Я инстинктивно зажала уши и мотнула головой в сторону Рамсеса, который
с восторгом внимал "разговорной" арабской речи.
Выпученные глаза Эмерсона остановились на зачарованном лице сына.
Усилием воли он умерил свой гнев и замолчал. Правда, в порядке утешения изо
всех сил пнул бедную дверь. Ручеек штукатурки превратился в водопад, и на
полу образовался небольшой могильный холмик. Эмерсон глубоко вздохнул, и я
с тревогой посмотрела на пуговицы его рубашки: не хватало только провести
вечер с иголкой в руках. Но на сей раз обошлось, пуговицы уцелели. Что ж, и