"Александр Пятигорский. Конец ученичества (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

нынешний Великий Поэт, называть это "игрой без правил". Без его правил,
скажем так, но у поэтов свои правила.
Еще этому сну предшествовало решение моего учителя Ллойда не
возвращаться на свою родину в Уэльс и даже вовсе продать свой дом там, в
Абегевени. Иными словами, он решил не брать меня с собой в свой 1991 год.
Когда я заметил, что не поздно ли менять правила жизни, когда нам обоим за
шестьдесят, он ответил старой викингской поговоркой -"никогда не поздно быть
сожженным заживо в своем собственном доме". На что я процитировал из Эндрю
Андерхилла: "Каждый попадается в ловушку по своему размеру, но если ты
случайно попал в капкан для слонов, то не думай, что ты на свободе". Это
стиль наших трансатлантических разговоров. Был ли я действительно его
учеником? Или просто научился поддерживать беседу с ним, только чтобы
сохранить status quo моего запоздалого ученичества? Подлаживаться - очень
важная черта моего характера, нередко оборачивающаяся грубостью или даже
истерикой.
Во сне я находился в огромном холле, занимающем весь низ многоэтажного
здания конструктивистской стройки начала тридцатых. Из холла шло множество
различных лифтов и лестниц, и в теплом воздухе стояло жужжание от невидимой
мне электрической аппаратуры. Мне было хорошо и спокойно и не хотелось
наружу. Но хотелось есть, и я вспомнил, что пригласил сегодня на ужин одного
дальнего знакомого, но что ужин надо еще приготовить, чем я и собирался
вскоре заняться. Приход этого знакомого был связан с одним очень важным
обстоятельством - я хотел стать его учеником, благодаря чему мое положение в
этом здании должно было значительно улучшиться.
Я пожимал плечами, видя других моих знакомых, снующих взад-вперед по
центральной площадке холла, давая им понять, что не сейчас, что очень занят
и не хочу отвлекаться случайными разговорами. Вместе с тем я помнил, что с
одним из них - его я еще здесь не видел - мне придется встретиться рано или
поздно, но определенно до планируемого ужина. Он должен был меня обследовать
и вынести заключение о моей умственной и физической полноценности и потом
довести это заключение до сведения моего будущего учителя. Я очень хотел
избежать встречи с ним, но мне было стыдно этого, и я старательно делал вид,
что сам его разыскиваю. Но он нашел меня и стал уговаривать забежать к нему
в кабинет на одном из средних этажей, давая мне понять, что обследование -
чистая формальность. Ну, просто поболтаем десять минут о прошлом, и все тут,
и что мне решительно нечего опасаться. Но я все равно боялся, чувствуя, что
жить просто - не удастся. А хочу ли я жить просто?
Когда мы, наконец, оказались вдвоем в маленьком кабинете, освещенном
только лампой на письменном столе, то я ощутил крайнюю неловкость. Было
ясно, что Даниилу Абрамовичу (так звали психотерапевта) совершенно нечего
сказать. Хотя порядок обследования предполагал, что это он должен для начала
задать мне какой-нибудь вопрос, пусть совсем незначащий, я почувствовал, что
обязан, ну просто из вежливости, что ли, начать наш разговор. Но начал
все-таки он.
Он: И давно у вас такие состояния?
Я: Всю жизнь. Точнее, с тех пор, как себя помню, так лет с шести-семи.
Он: Вы боялись свою мать?
Я: Не особенно.
Он: Но вы ненавидели своего отца?
Я: О Господи, никогда!