"Александр Пятигорский. Конец ученичества (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

Он: Вы сейчас употребили слово "Господи" чисто метафорически, не правда
ли (он крестился в православие лет двадцать назад)?
Я: Да, разумеется.
Он: Сколько вам было лет, когда вы в последний раз определенно
испытывали желание иметь половые сношения с вашей матерью?
Я: О Господи, никогда не испытывал такого желания.
Я стал опасаться, что веду себя невежливо и что это может
неблагоприятно сказаться на исходе вечерней встречи с мистером Эндерби. Мне
хотелось подлаживаться.
Он: Отдаете ли вы себе отчет в том, что благоприятный исход вашей
встречи с господином Эндерби может отрицательно отразиться на ваших
отношениях с вашей матерью?
Я: Но ведь моя мать уже четыре года как умерла.
Это опять звучало невежливо, и, чтобы как-то вывернуться, я ни к селу
ни к городу добавил, что мать была о нем очень высокого мнения (врал,
конечно, она его в глаза не видела!).
Он: Вы уверены, что ваша мать умерла?
Ну, врать так врать, и я сказал, что - нет. Я с трудом различал его
лицо из-за резкого света настольной лампы, бившего мне в глаза. Он долго
вертел в руках карандаш, а я думал, не сварить ли на ужин пшенную кашу с
жареным луком. Уж очень хотелось есть.
Он: Ваша мать... (Когда он, наконец, отъебется от меня с моей матерью,
этот психотерапевтический недоебыш! Но тут я твердо решил быть
вежливым.)...ваша мать - это ваши старые друзья, это дорогие могилы в
Москве, это все мы. Вы - на чужой почве, и мы здесь охраняем вас нашими
мыслями и молитвами.
Он, по-видимому, считал, что я готовлюсь перейти под чужую опеку, и был
прав, в известной степени.
Он: ...Но вы, вследствие еще не вполне мною установленной травмы в
раннем младенчестве, избрали для себя путь отчуждения, да?
Я: Да.
Он: Понимаете ли вы, что значит "да"? И вообще, понимаете ли вы слова
языка, на котором вы говорите?
Я: Какого? (Я был уверен, что мы говорили по-русски.)
Он: Испанского.
Я: Тогда - нет. То есть (я опять испугался, что буду невежлив) я на нем
читаю и даже кое-как понимаю на слух, но говорить по-испански не могу
категорически.
Он: Но вы понимаете язык любви?
Я стал лихорадочно соображать, что бы это могло значить. Наверное, это
язык, на котором я мог бы ей сказать то, что не могу сказать никому, кроме
нее. Но и ей - только когда нет иного выхода. Тогда это - мой язык, и я не
могу его не понимать.
Он: Ну, хорошо. Понимаете ли вы хотя бы ее язык?
Я: Боюсь, что далеко не всегда. Так, по крайней мере, считает она сама.
Он: Вы читали Лакана?
Я: Да, немного (соврал, хотя, может быть, даже и читал из него что-то,
но очень давно). Он ведь, кажется, что-то говорил о болезни как болезни
языка?
Он: Да, говорил. Пока вы вполне успешно притворяетесь здоровым, не так