"Александр Пятигорский. Ублюдок империи (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

но вы не были настолько внутри Империи, насколько был я. Поэтому для меня
она стала кончаться раньше, чем для вас, то есть когда стало кончаться мое
мышление о ней. Я оказался в некотором роде хозяином положения, так что
захочу - уеду, не захочу - не уеду". - "Не стыдно тебе пороть такую чушь? -
Шакан был на самом деле шокирован. - Ты же математик, в конце концов. Где
тогда законы, связывающие бытие или небытие Империи с твоим мышлением?"
Но здесь Скела чувствовал себя в своей тарелке. "В математике есть свои
законы, - спокойно сказал он, - у языка есть свои законы, у какого угодно
предмета есть свои законы. Но у мышления - о чем бы оно ни мыслило - законов
нет и не может быть. Оттого невозможно говорить о причинно-следственной
связи мышления с тем, о чем оно мыслит. Но возможно говорить об их
совпадении". - "Но ведь это - хаос, - искренне недоумевал Шакан, - ты,
Скела, фактор хаоса. Послушай, Зани, надо его показать Нольдару". Он это
сказал тоном, каким говорят о тяжелобольном, которого необходимо показать
медицинской знаменитости. Нольдар? Скела не мог не знать о нольдаровской
диффузии и знаменитой "задаче трех авторов", но Шакан ему уже надоел, и
поскольку сегодня остаться с Зани будет вряд ли возможно, то лучше, пожалуй,
будет уйти. Тогда Зани заговорила о Рогуде.
Рогуда открыли лет двести назад, а потом - по прихоти меняющихся
правителей Империи - то "закрывали", как оторвавшегося от национальной почвы
извращенного эстета, то опять открывали как "чудо прозского ренессанса". При
всем том он был прозом из прозов. Отпрыск древнейшего княжеского рода, он
вследствие какой-то внутрисемейной склоки был вынужден всю жизнь прожить на
далеком юго-западе тогда еще не до конца достроенной Империи. Его огромное
имение формально находилось вне пределов Великого Покровительствования - так
именовалась молодая прозская держава. Не столичный житель и не провинциал,
он как поэт и как человек был промежуточным явлением. Так он писал свои
сочинения не на прозской, а на юго-западной письменности. Будучи
равнодалеким в своей манере письма как от Прозской Академии Словесности, так
и от Юго-Западной Коллегии Изящного Слога, он ввел в стих божественно
звучавшие ассонансы, неведомые поэтам обеих школ. Но более всего истинный
житель безбрежных пограничных просторов проявился в нем, когда он придумал
совершенно новый эстетический принцип своей поэзии. Будучи великим
объездчиком полудиких коней - этому занятию он посвящал все свое время,
остававшееся от занятий любовью и поэзией, - он утверждал, что наивысшее
"поэтическое очищение" приносит не воспарение чувств ввысь от объекта
желания, а мгновенная, совершаемая в самый последний миг перед достижением
желанной цели остановка. Так ты на всем скаку рвешь на себя мчащегося коня,
ставя его на дыбы за пять ярдов перед рвом, так ты обуздываешь свое тело в
его страстном стремлении к телу возлюбленной. Он называл это "возвышающим
эффектом вспышки холодного пламени". Талакан в очередной раз "закрыл"
Рогуда, и когда после его смерти стада филологов бросились вновь его
"открывать", то оказалось, что в стране осталось чрезвычайно мало
экземпляров его книг, а на подготовку новых изданий уйдут годы.
Скела теперь успокоился, а когда Шакан, извинившись, их покинул и они с
Зани вдвоем шли к ней под теплым весенним небом, он стал думать, что еще все
может случиться, произойти каким-то непредвиденным им образом. Утром ему
надо было спешить на семинар - на этот раз его собственный, - и он,
проглотив чашку кофе, уже уходил, когда Зани крикнула из спальни, чтоб он со
столика в передней взял книгу Нольдара "Простые дифференциальные уравнения".