"Александр Пятигорский. Древний Человек в Городе" - читать интересную книгу автора

тяжелому. Ну ладно, я сам покажу вам Северную Треть, а потом отвезу в
Университет".
Кофе больше не было. Мы допили коньяк и, выйдя через заднюю дверь дома,
оказались на очень широкой улице, вымощенной грубо отесанными темно-серыми
каменными плитами. Улица скоро уперлась в совсем низкую, не выше чем в
человеческий рост, глухую стену, перед которой стояла черная чугунная
колонна без вершины и капители - как толстый обрубленный ствол дерева.
"Почему профессор Конэро дурак? - пожелал я вернуться к вчерашней
теме.Ведь вы же сами говорили, что все шло спокойно и благополучно". "Эта
стена отделяет Среднюю Треть от Северной,- отвечал Студент.- Мир и
благополучие не значат, что никто не страдал, что не было отчаяния,
растерянности и боли. Просто не возникало нужды в переобъяснении, как вы
сами вчера говорили. А когда она появилась, то оказалось, что у нашей
истории, как и у всякой другой, может иметься не одно, а два, три, четыре
разных начала. Или - ни одного. Поэтому, как видите, я не проявляю особого
энтузиазма в отношении контрверсии Мальчика".
Мы продвигались на запад вдоль стены, пока не дошли до маленьких ворот
из литого чугуна, за которыми начиналась другая улица, узкая и прямая, как
стрела.
"Это - главная улица Северной Трети,- пояснил Студент,- на ней шестьсот
девятнадцать домов, из которых сто пятьдесят три принадлежат семье Мальчика,
а девятнадцать - моей, хотя мне лично - ни одного. Видите дом слева,
облицованный черным гранитом? Посмотрите, на фасаде - ни одного окна и
непонятная вертикальная полоса из светло-серого мрамора. Полоса изображает
дым, поднимающийся из жертвенника. Здесь мой прапра- и так далее дед заснул
после жертвоприношения, забыв загасить огонь, и сгорел вместе со всеми
домочадцами и слугами. По странному стечению обстоятельств его младший сын,
Терхэда, в тот вечер не вернулся домой и тем самым спас род, что я лично
считаю весьма сомнительной заслугой. С другой стороны, именно этой его
небрежности я обязан своим удовольствием сейчас с вами беседовать".
Он вытер со лба пот, закурил и продолжал неприятным хрипловатым
голосом: "Мы ведь с вами оба не историки. История для нас - либо счастливый
досуг, как поэзия или любовь, либо ее вообще не должно быть".
"Простите за бестактность, милый Студент, но вы никак не производите
впечатление человека, для которого любовь - счастливый досуг. Что же
касается истории, то никакие компьютерные расчеты не заставят меня поверить,
что вот так просто, по взаимному соглашению, сколь бы оно ни было выгодно
для обеих сторон, одна из них, к тому же и победившая, согласится
пожертвовать своим языком да и религией в придачу. Я говорю вам это как
человек, у которого нет ни своей истории, ни места, на которое он мог бы
указать как на свое".
Меня охватило чувство полной чужести всему, что я вижу и слышу,-
улицам, домам, обстоятельствам, Студенту. Еще одно малейшее движение - и
все; чужесть Городу станет необратимой чужестью самому себе. Да чего там,
пытался успокоить себя я, мне ведь ничего, собственно, не нужно. Ничего,
кроме пусть временного освобождения от этой невыносимой чужести. Ну,
разумеется, я здесь из-за Гутмана. Но ведь не из-за него же я ввязался
теперь в новую историю со Студентом, Мальчиком и всем прочим. И так хочется
куда-нибудь присесть.
Я облокотился о высокую тумбу и закурил. Немного тошнило, и я