"Леонид Платов. Когти тигра" - читать интересную книгу автора

сад. Хорошо было смотреть на деревья и на море за деревьями и говорить обо
всем, что взбредет в голову.
С глубокомысленным видом, хоть и перескакивая поминутно с предмета на
предмет, рассуждали они о водолазах, минах и тайных кладах, о рыбной ловле
с подсветкой, о спектакле "Синяя птица", который Туся видела в Харькове
(она была харьковчанка), и о многом-многом еще.
В больнице, кроме них, не было других детей. И вскоре шуточки взрослых
по их адресу прекратились сами собой. Даже громогласная, она же
ракообразная, присмирела и не заводила в коридоре свой устрашающий
граммофон.
Что-то необычное и трогательное было в этих отношениях между мальчиком
на костылях и девочкой, задыхавшейся от бронхиальной астмы, что-то, не
подходившее никак под привычные общепринятые мерки. Если это была любовь,
то какая-то слишком спокойная. А если дружба, то чересчур уж пылкая.
Когда Тусе бывало плохо и ее подолгу не выпускали из палаты, Григорий,
оставшись в одиночестве, не находил себе места. Стук его костылей возникал
в гулкой глубине коридора то там, то тут, и по этому неумолчному
монотонному стуку больные догадывались, что у девочки из третьего
отделения был опять тяжелый приступ астмы...


ССОРА

И только раз они поссорились.
В обычный час, после обхода, Григорий явился к окну. Туси не было там.
На подоконнике лежали карандаш и неоконченное письмо.
Конечно, Григорий слышал о том, что чужие письма читать нельзя. Но
как-то не остерегся, машинально выхватил глазами первую строчку. И чуть не
упал от удивления.
"Моя мамуся! - написано было решительными, задающими вправо буквами. -
Пожалуйста, не волнуйся за меня. Приступов уже давно нет".
Как - нет? Что за вранье? На прошлой неделе Туся три дня не вставала с
постели, так умаяли ее эти окаянные приступы.
Тут уж невозможно было остановиться, и Григорий, все больше удивляясь,
прочел:
"Мне здесь очень весело, мамочка. В нашем отделении много больных
девочек. Я играю с ними. Почти каждый вечер мы смотрим кино".
С ума она сошла, что ли? Какие девочки? Какое кино? Это же больница, а
не клуб!
У него выхватили из рук недописанное письмо с такой силой, что страница
надорвалась. Вздрагивающий от негодования, хрипловатый голос сказал:
- Как не стыдно! Фу!
Григорий не знал, что на это ответить.
- Цэ... цэ тоби должно быть стыдно, - неуверенно забормотал он. -
Брехаты... Та и щэ кому! Матэри...
Он был не прав. Он понял это, едва лишь вернулся к себе в палату. Ведь
Туся рассказывала ему, как тревожится о ней мать. И кажется, у матери
больное сердце...
Мучимый раскаянием, он готов был немедленно же просить у Туси прощения.
Однако не решился. "Нэхай охолонэ", - благоразумно сказал себе Григорий.