"Плутарх. Деметрий и Антоний " - читать интересную книгу автора

меж тем как Цезарь в Риме выбивался из сил, измученный гражданскими смутами
и войной {15}. Всякие там кифареды Анаксеноры, флейтисты Ксуфы, плясуны
Метродоры и целая свора разных азиатских музыкантов, наглостью и гнусным
шутовством далеко превосходивших чумной сброд, привезенный из Италии,
наводнили и заполонили двор Антония и все настроили на свой лад, всех
увлекли за собою - это было совершенно непереносимо! Вся Азия, точно город в
знаменитых стихах Софокла {16}, была полнаКурений сладких, песнопений,
стонов, слез.
Когда Антоний въезжал в Эфес, впереди выступали женщины, одетые
вакханками, мужчины и мальчики в обличии панов и сатиров, весь город был в
плюще, в тирсах, повсюду звучали псалтерии {17}, свирели, флейты, и граждане
величали Антония Дионисом - Подателем радостей, Источником милосердия. Нет
спору, он приносил и радость и милосердие, но - лишь иным, немногим, для
большинства же он был Дионисом Кровожадным и Неистовым {18}. Он отбирал
имущество у людей высокого происхождения и отдавал негодяям и льстецам.
Нередко у него просили, добро живых - словно бы выморочное, - и получали
просимое. Дом одного магнесийца он подарил повару, который, как
рассказывают, однажды угодил ему великолепным обедом. Наконец, он обложил
города налогом во второй раз, и тут Гибрей, выступая в защиту Азии,
отважился произнести меткие и прекрасно рассчитанные на вкус Антония слова:
"Если ты можешь взыскать подать дважды в течение одного года, ты, верно,
можешь сотворить нам и два лета, и две осени!" Решительно и смело напомнив,
что Азия уже уплатила двести тысяч талантов, он воскликнул: "Если ты их не
получил, спрашивай с тех, в чьи руки эти деньги попали, если же, получив,
уже издержал - мы погибли!" Эта речь произвела на Антония глубокое
впечатление. Почти ни о чем из того, что творилось вокруг, он просто не
знал - не столько по легкомыслию, сколько по чрезмерному простодушию, слепо
доверяя окружающим. Вообще он был простак и тяжелодум и поэтому долго не
замечал своих ошибок, но раз заметив и постигнув, бурно раскаивался, горячо
винился перед теми, кого обидел, и уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в
карах. Впрочем, сколько можно судить, он легче преступал меру награждая, чем
наказывая. Равным образом его разнузданная страсть к насмешкам в себе самой
заключала и своего рода целебное средство, ибо каждому дозволялось
обороняться и платить издевкою за издевку, и Антоний с таким же
удовольствием потешался на собственный счет, как и на счет других. Однако же
на дела это его качество оказывало большею частью пагубное воздействие. Он и
не догадывался, что люди, которые так смелы и вольны в шутках, способны
льстить, ведя беседы первостепенной важности, и легко попадался в силки
похвал, не зная, что иные примешивают к лести вольность речей, словно
терпкую приправу, разжигающую аппетит, и дерзкою болтовней за чашею вина
преследуют вполне определенную цель - чтобы их неизменное согласие в делах
серьезных казалось не угодничеством, но вынужденной уступкою разуму, более
сильному и высокому.
25. Ко всем этим природным слабостям Антония прибавилась последняя
напасть - любовь к Клеопатре, - разбудив и приведя в неистовое волнение
многие страсти, до той поры скрытые и недвижимые, и подавив, уничтожив все
здравые и добрые начала, которые пытались ей противостоять. И вот как
запутался он в этих сетях. Готовясь к борьбе с Парфией, он отправил к
Клеопатре гонца с приказом явиться в Киликию и дать ответ на обвинения,
которые против нее возводились: говорили, что во время войны царица много