"Плутарх. Отон " - читать интересную книгу автора

ведущие войну против евреев, в наших пределах не только сенат, но и супруги
и дети наших врагов. Но ведь не от Ганнибала, не от Пирра и не от кимвров
защищаем мы Италию, нет! римляне, мы воюем против римлян и - победители или
побежденные, безразлично - причиняем вред и горе отечеству, ибо выигрыш
победителя есть тяжкий проигрыш Рима. Поверьте мне, когда я снова и снова
повторяю, что с большею славою могу умереть, нежели править. Я далеко не
убежден, что, победив, принесу римлянам столько же пользы, сколько отдав
себя в жертву во имя мира и согласия, во имя того, чтобы Италии не довелось
пережить такой же страшный день еще раз".
16. Вот что он сказал и, решительно отклонив все возражения, все
попытки его утешить, велел уезжать друзьям, а также сенаторам, которые были
подле него; тем, кого рядом не случилось, он отдал такое же распоряжение
письменно, а чтобы обеспечить им безопасность и подобающие почести на пути
домой, снабдил их особыми письмами к городским властям. Потом позвал к себе
племянника, Кокцея, еще совсем юного, и просил его не отчаиваться и не
бояться Вителлия, ибо сам он оберегал мать, детей и супругу своего врага с
такою заботой, словно то была его собственная семья. "Знаешь ли, почему я не
исполнил своего желания усыновить тебя, - продолжал Отон, - но все
откладывал усыновление? Я хотел, чтобы в случае победы ты правил вместе с
императором, а в случае неудачи не погиб бы с ним вместе. Одно, мой мальчик,
завещаю я тебе напоследок - не забывать до конца, что дядя твой был Цезарем,
но и не слишком часто об этом вспоминать". Только он отпустил племянника,
как у дверей послышались крики и шум: это солдаты грозились убить
отъезжавших сенаторов, если они не останутся с Отоном и бросят его одного.
Испугавшись за них, Отон снова вышел к дверям, теперь уже не с кротким лицом
просителя, но суровый и гневный; мрачно взглянув на главных зачинщиков
беспорядка, он привел их в трепет и заставил беспрекословно удалиться.
17. Был уже вечер. Император захотел пить, утолил жажду водою и
принялся осматривать два своих меча, подолгу проверяя остроту каждого, потом
один отложил, а другой взял подмышку и кликнул рабов. Ласково с ними
беседуя, он роздал им деньги - одному побольше, другому поменьше, отнюдь не
так, словно расточал чужое, но стараясь наградить каждого по заслугам.
Отославши их, он весь остаток ночи провел в постели, и слуги слышали, что он
спит глубоким сном. На рассвете он позвал отпущенника, который, по его
поручению, принял на себя заботу о сенаторах, и велел узнать, как обстоят
дела. Услышав, что каждый при отъезде получил все, в чем имел нужду, Отон
промолвил: "Ну, теперь ступай, да побудь на глазах у солдат, если не хочешь,
чтобы они убили тебя, как собаку, решивши, будто ты помог мне умереть".
Как только вольноотпущенник вышел, Отон поставил меч острием вверх,
держа оружие обеими руками, и упал на него. Боль была настолько коротка, что
он вскрикнул всего раз, и крик этот известил о случившемся тех, кто был за
дверями спальни. Рабы подняли жалобный вопль, и тут же весь лагерь и весь
город наполнился рыданиями. Воины, с громкими стонами сбежавшись к дому,
отчаянно сокрушались и корили себя за то, что не уберегли императора и не
помешали ему умереть ради них. Враги были уже совсем близко, и все-таки
никто из города не ушел, но, украсив тело и сложив костер, они в полном
вооружении провожали своего императора, и те, кому удалось подставить плечи
под погребальное ложе, почитали это честью для себя, а остальные припадали к
трупу, целуя рану, или ловили мертвые руки Отона, или же склонялись ниц в
отдалении. А несколько человек, поднеся факелы к костру, покончили с собой,