"Плутарх. Алкивиад и Гай Марций Кориолан " - читать интересную книгу автора

раздражение прекратится, лишь только в его руках очутятся камешки для
голосования.
XX. ВИДЯ, что сенат колеблется между расположением к нему и страхом
перед народом, Марций спросил трибунов, в чем они обвиняют его и за какое
преступление привлекают к суду народа. Когда они ответили, что обвиняют его
в стремлении к тирании и докажут, что он думает сделаться тираном, он быстро
встал и сказал, что теперь он сам явится перед народом для своего
оправдания, не откажется ни от какого суда и, если докажут его виновность,
будет готов подвергнуться любому наказанию. "Только не вздумайте изменить
обвинение и обмануть сенат!" - сказал он. Они обещали, и на этих условиях
открылся суд.
Когда собрался народ, трибуны начали с того, что устроили голосование
не по центуриям, а по трибам, чтобы нищая: беспокойная, равнодушная к
справедливости и добру чернь имела при голосовании перевес над богатыми,
уважаемыми и обязанными нести военную службу гражданами. Затем, отказавшись
от обвинения подсудимого в стремлении к тирании, как несостоятельного, они
снова стали припоминать, что Марций раньше говорил в сенате, мешая дешевой
продаже хлеба и советуя уничтожить звание народного трибуна. Трибуны
придумали и новее обвинение - обвиняли его в том, что он неправильно
распорядился добычей, взятой в области Антия, - не внес ее в государственную
казну, а разделил между участниками похода. Это обвинение, говорят, смутило
Марция всего более: он не был подготовлен, не мог отвечать народу тотчас же
как следует. Он начал хвалить участников похода, вследствие чего зашумели
те, кто не принимал участия в войне, а их было больше. Наконец, трибы стали
подавать голоса. Большинством в три голоса вынесли обвинительный приговор.
Его осудили на вечное изгнание.
После объявления приговора народ разошелся с такою гордостью, с такою
радостью, как не гордился никогда, даже после победы над неприятелями; но
сенат был в горе и глубокой скорби. Он раскаивался и жалел, что не принял
всех мер, не испытал всего, прежде чем позволить народу надругаться над ним
и дать в руки его такую силу. В то время не было нужды различать граждан по
одежде или другим отличительным признакам: сразу было видно, что веселый -
плебей, печальный - патриций.
XXI. ОДИН Марций был тверд, не склонял своей головы; ни в его
наружности, ни в походке, ни в лице не было никаких признаков волнения.
Среди всех жалевших о нем один он не жалел о себе. Но это происходило не
потому, что им владел рассудок, или чтобы у него было кроткое сердце, не
потому, чтобы он терпеливо сносил случившееся, - он был страшно разгневан и
взбешен; это было то, что составляет настоящее страдание, которого не
понимает большинство. Когда оно переходит в гнев, то, перегорев, становится
чем-то твердым и деятельным. Вот почему рассерженные кажутся деятельными,
как больной лихорадкой - горящим: душа его кипит, взволнована, находится в
напряжении.
Свое душевное состояние Марций тотчас же доказал своими поступками.
Придя домой, он поцеловал громко плакавших мать и жену, советовал им бодро
переносить случившееся и немедленно вышел и направился к городским воротам.
Его провожали до них почти все патриции; сам он не взял и не просил ничего -
он ушел в сопровождении трех или четырех своих клиентов. Несколько дней он
провел один в своих поместьях. Его волновало много мыслей, внушаемых ему его
раздражением. В них не было ничего хорошего, ничего честного: они были