"Эдгар Аллан По. Бон-бон" - читать интересную книгу автора

понимал столько, что другой и помыслить не мог бы о возможности столь
многое понимать. И хотя в Руане, в эпоху его расцвета находились некие
авторы, которые утверждали, будто его dicta "Афоризмы (лат.)." не
отличается ни ясностью Академии, ни глубиной Ликея, хотя, заметьте, его
доктрины никоим образом не были всеобщим достоянием умов, отсюда все же не
следует, будто они были трудны для понимания. По-моему, именно по причине
их самоочевидности многие стали считать их непостижимыми. Именно Бон-Бону
- однако не будем продвигаться в этом вопросе слишком далеко - именно
Бон-Бону в основном обязан Кант своей метафизикой. Первый из них на
самом-то деле не был платоником, не был он, строго говоря, и
последователем Аристотеля и не растрачивал, словно некий самоновейший
Лейбниц, драгоценные часы, кои можно было употребить на изобретение
fricassee "Фрикасе (франц.)." или, facili gradu "С легкостью (лат.).", на
анализ ощущений, в легкомысленных попытках примирить друг с другом упрямые
масло и воду этического рассуждения. Никоим образом! Бон-Бон был ионийцем
- в той же мере Бон-Бон был италийцем. Он рассуждал a priori - он
рассуждал также a posteriori. Его идеи были врожденными - или же совсем
наоборот. Он верил в Георгия Трапезундского. - Он верил в Бессариона.
Бон-Бон был ярко выраженным.., бон-бонианцем.
Я говорил о компетенции этого философа как restaurateur. Да не
помыслит, однако, кто-либо из моих друзей, будто, выполняя унаследованные
им обязанности, наш герой страдал недооценкой их важности или достоинства.
Отнюдь нет. Невозможно сказать, какая из сторон его профессий служила для
него предметом наибольшей гордости. Он считал, что силы интеллекта
находятся в тонкой связи с возможностями желудка. И в сущности я не стал
бы утверждать, что он так уж расходился с китайцами, которые помещают душу
в брюшную полость. Во всяком случае, думал он, правы были греки,
употреблявшие одно и то же слово для обозначения разума и грудобрюшной
преграды. Говоря все это, я вовсе не хочу выдвинуть обвинение в
чревоугодии или какое-либо другое серьезное обвинение в ущерб нашему
метафизику. Если у Пьера Бон-Бона и были слабости - а кто из великих людей
не имел их тысячами - если, повторяю, Пьер Бон-Бон и имел свои слабости,
то они были слабостями незначительными, - недостатками, которые при другом
складе характера рассматривались бы скорее как добродетели. Что касается
одной из этих слабых струнок, то я бы даже не упомянул о ней в своем
рассказе, если б она не выделялась с особой выпуклостью - наподобие резко
выраженного alto rilievo "Горельефа (ит.)." - из плоскости обычного
расположения Бон-Бона. Он не упускал ни одной возможности заключить сделку.
Не то, чтобы он страдал алчностью - нет! Для удовлетворения нашего
философа вовсе не нужно было, чтобы сделка шла ему на пользу. Если
совершался товарообмен - любого рода, на любых условиях и при любых
обстоятельствах - то много дней после этого торжествующая улыбка освещала
лицо философа, а заговорщицкое подмигивание свидетельствовало о его
прозорливости.
Не представляется удивительным, если столь своеобразный характер, как
тот, о котором я только что упоминал, привлекает внимание и вызывает
комментарии. Следовало бы поистине удивляться, если бы в эпоху, к которой
относится наш рассказ, это своеобразие не привлекло бы внимания. Вскоре
было замечено, что во всех случаях подобного рода ухмылка Бон-Бона имела
склонность резко отличаться от той широкой улыбки, в которой он