"Эдгар Аллан По. Бон-бон" - читать интересную книгу автора

кожаного кресла перед вязанками хвороста, пылавшими в очаге.
Стояла одна из тех страшных ночей, которые выпадают раз или два в
столетие. Снег валил с яростью, а весь дом до основания содрогался под
струями ветра, которые, прорываясь сквозь щели в стене и вырываясь из
дымохода, вздували занавеси у постели философа и приводили в беспорядок
все хозяйство его манускриптов и сотейников. Внушительный фолиант
качающийся снаружи вывески, отданной на ярость бури, зловеще скрипел под
стонущий звук своих крепких дубовых кронштейнов. В настроении, повторяю,
отнюдь не миролюбивом, метафизик пододвинул свое кресло к обычному месту у
очага. За день произошло много досадных событий, которые нарушили
безмятежность его размышлений. Взявшись за des oeufs a la Princesse
"Глазунью а-ля принцесса (франц.).", он нечаянно состряпал omelette a la
Reine "Омлет а-ля королева (франц.).". Открытие нового этического принципа
свелось на нет опрокинутым рагу, а самой последней, но отнюдь не самой
малой неприятностью было то, что философу поставили препоны при заключении
одной из тех восхитительных сделок, доводить которые до успешного конца
всегда служило ему особой отрадой. Однако, наряду со всеми этими
необъяснимыми неприятностями, в приведенье его ума в раздраженное
состояние не преминула принять участие и известная доля той нервной
напряженности, на создание которой столь точно рассчитана ярость неистовой
ночи. Подозвав легким свистом своего огромного черного пуделя, о котором
мы упоминали ранее, и устроясь с недобрым предчувствием в кресле, он
невольно окинул подозрительным и тревожным взглядом те отдаленные уголки
своего жилища, непокорные тени которых даже красное пламя очага могло
разогнать лишь частично. Закончив осмотр, точную цель которого, пожалуй,
он и сам не понимал, философ придвинул к себе маленький столик, заваленный
книгами и бумагами, и вскоре погрузился в правку объемистой рукописи,
предназначенной к публикации на завтра.
Бон-Бон был занят этим уже несколько минут, как вдруг в комнате
раздался внезапно чей-то плаксивый шепот:
- Мне ведь не к спеху, monsieur Бон-Бон.
- О, черт! - возопил наш герой, вскакивая на ноги, опрокидывая столик
и с изумлением озираясь вокруг. - Он самый, - невозмутимо ответил тот же
голос.
- Он самый? Кто это он самый? Как вы сюда попали? - выкрикивал
метафизик, меж тем как взгляд его упал на что-то, растянувшееся во всю
длину на кровати.
- Так вот, я и говорю, - продолжал незваный гость, не обращая
никакого внимания на вопросы. - Я и говорю, что мне торопиться ни к чему.
Дело, из-за которого я взял на себя смелость нанести вам визит, не такой
уж неотложной важности, словом, я вполне могу подождать, пока вы не
кончите ваше Толкование.
- Мое Толкование - скажите на милость! - откуда вы это знаете? Как вы
догадались, что я пишу Толкование? - О Боже!
- Tec... - пронзительно прошипел гость; и, быстро поднявшись с
кровати, сделал шаг к нашему герою, меж тем как железная лампа,
подвешенная к потолку, судорожно отшатнулась при его приближении.
Изумление философа не помешало ему подробно рассмотреть одежду и
наружность незнакомца. Линии его фигуры, изрядно тощей, но вместе с тем
необычайно высокой, подчеркивались до мельчайших штрихов потертым костюмом