"Эдгар Аллан По. Мистификация" - читать интересную книгу автора

мне, вызывают протест по столь многим причинам, что у меня нет ни
терпения, ни времени, дабы причины эти оговорить. Однако то, что мои
мнения - не те, каких мы вправе ждать от благородного человека, - фраза
настолько оскорбительная, что мне остается лишь одно. Все же меня
вынуждает к известной корректности и присутствие посторонних и то, что в
настоящий момент вы мой гость. Поэтому вы извините меня, ежели, исходя из
этих соображений, я слегка отклонюсь от правил, принятых среди благородных
людей в случае личного оскорбления. Вы простите меня, ежели я попрошу вас
немного напрячь воображение и на единый миг счесть отражение вашей особы
вон в том зеркале настоящим мингеером Германном. В этом случае не
возникнет решительно никаких затруднений. Я швырну этим графином в вашу
фигуру, отраженную вон в том зеркале, и так выражу по духу, если не строго
по букве, насколько я возмущен вашим оскорблением, а от необходимости
применять к вашей особе физическое воздействие я буду избавлен".
С этими словами он швырнул полный графин в зеркало, висевшее прямо
напротив Германна, попав в его отражение с большою точностью и, конечно,
разбив стекло вдребезги. Все сразу встали с мест и, не считая меня и
Ритцнера, откланялись. Когда Германн вышел, барон шепнул мне, чтобы я
последовал за ним и предложил свои услуги. Я согласился, не зная толком,
что подумать о столь нелепом происшествии.
Дуэлянт принял мое предложение с присущим ему чопорным и
сверхутонченным видом и, взяв меня под руку, повел к себе. Я едва не
расхохотался ему в лицо, когда он стал с глубочайшей серьезностью
рассуждать о том, что он называл "утонченно необычным характером"
полученного им оскорбления. После утомительных разглагольствований в
свойственном ему стиле, он достал с полок несколько заплесневелых книг о
правилах дуэли и долгое время занимал меня их содержанием, читая вслух и
увлеченно комментируя прочитанное. Припоминаю некоторые заглавия:
"Ордонанс Филипиа Красивого о единоборствах", "Театр чести", сочинение
Фавина и трактат Д'Одигье "О разрешении поединков". Весьма напыщенно он
продемонстрировал мне "Мемуары о дуэлях" Брантома, изданные в 1666 году в
Кельне, - драгоценный и уникальный том, напечатанный эльзевиром на
веленевой бумаге, с большими полями, переплетенный Деромом. Затем он с
таинственным и умудренным видом попросил моего сугубого внимания к толстой
книге в восьмую листа, написанной "не варварской латыни неким Эделеном,
французом, и снабженной курьезным заглавием "Duelli Lex scripta, et non
aliterque" ""Закон дуэли, писаный и неписаный и прочее" (лат.).". Оттуда
он огласил мне один из самых забавных пассажей на свете, главу
относительно "Injuriae per applicationem, per construct! onem et per se"
""Оскорбление прикосновением, словом и само по себе" (лат.).", около
половины которой, как он меня заверил, было в точности применимо к его
"утонченно необычному" случаю, я не мог понять ни слова из того, что
услышал, хоть убейте. Дочитав главу, он закрыл книгу и осведомился, что,
по-моему, надлежит предпринять. Я ответил, что целиком вверяюсь его
тонкому чутью и выполню все, им предлагаемое. Ответ мой, видимо, ему
польстил, и он сел за письмо барону. Вот оно.

"Милостивый государь, друг мой, г-н П., передаст Вам эту записку.
Почитаю необходимым просить Вас при первой возможности дать мне объяснения
о произошедшем у Вас сегодня вечером. Ежели на мою просьбу Вы ответите