"Эдгар Аллан По. Эссе" - читать интересную книгу автора

должно судить о ценности данного произведения. Мы, американцы, особливо
покровительствовали этой идее, а мы, бостонцы, развили ее вполне. Мы
забрали себе в голову, что написать стихотворение просто ради самого
стихотворения, да еще признаться в том, что наша цель такова, значит
обнаружить решительное отсутствие в нас истинного поэтического величия и
силы; по ведь дело-то в том, что, позволь мы себе заглянуть в глубь души,
мы бы немедленно обнаружили, что нет и не может существовать на свете
какого-либо произведения более исполненного величия, более благородного и
возвышенного, нежели это самое стихотворение, это стихотворение per se,
это стихотворение, которое является стихотворением и ничем иным, это
стихотворение, написанное ради самого стихотворения.
Питая к истине столь же глубокое благоговение, как и всякий другой, я
все же ограничил бы в какой-то мере способы ее внедрения. Я бы ограничил
их ради того, чтобы придать им более силы. Я бы не стал их ослаблять путем
рассеивания. Истина предъявляет суровые требования, ей нет дела до миров.
Все, без чего в песне никак невозможно обойтись, - именно то, с чем она
решительно не имеет ничего общего. Украшать ее цветами и драгоценными
каменьями - значит превращать ее всего лишь в вычурный парадокс. Борясь за
истину, мы нуждаемся скорее в суровости языка, нежели в его цветистости.
Мы должны быть просты, точны, кратки. Мы должны быть холодны, спокойны,
бесстрастны. Одним словом, мы должны пребывать в состоянии как можно более
противоположном поэтическому. Воистину слеп тот, кто не видит коренные и
непреодолимые различия между убеждением посредством истины и посредством
поэзии. Неизлечимо помешан на теоретизировании тот, кто, невзирая на эти
различия, все же настаивает на попытках смешать воедино масло и воду
поэзии и истины.
Разделяя сознание на три главные области, мы имеем чистый интеллект,
вкус и нравственное чувство. Помещаю вкус посередине, ибо именно это место
он в сознании и занимает. Он находится в тесном соприкосновении с другими
областями сознания, но от нравственного чувства отделен столь малозаметною
границею, что Аристотель не замедлил отнести некоторые его проявления к
самим добродетелям. Тем не менее мы видим, что функции частей этой триады
отмечены достаточными различиями. Подобно тому как интеллект имеет
отношение к истине, так же вкус осведомляет нас о прекрасном, а
нравственное чувство заботится о долге. Совесть учит нас обязательствам
перед последним, рассудок - целесообразности его, вкус же довольствуется
тем, что показывает нам его очарование, объявляя войну пороку единственно
ради его уродливости, его диспропорций, его враждебности цельному,
соразмерному, гармоническому - одним словом, прекрасному.
Некий бессмертный инстинкт, гнездящийся глубоко в человеческом духе, -
это, попросту говоря, чувство прекрасного. Именно оно дарит человеческому
духу наслаждение многообразными формами, звуками, запахами и чувствами,
среди которых он существует. И подобно тому как лилия отражается в озере,
а взгляд Амариллиды - в зеркале, так и простое устное или письменное
воспроизведение этих форм, звуков, красок, запахов и чувств удваивает
источники наслаждения. Но это простое воспроизведение - не поэзия. Тот,
кто просто поет, хотя бы с самым пылким энтузиазмом и с самою живою
верностью воображения, о зрелищах, звуках, запахах, красках и чувствах,
что наравне со всем человечеством улыбаются и ему, - он, говорю я, еще не
доказал прав на свое божественное звание. Вдали есть еще нечто, для него