"Эдгар Алан По. Беседа Моноса и Уны" - читать интересную книгу автора

упомянутая тобою испорченность. Люди жили и умирали, каждый сам по себе.
Заболел и ты и сошел в могилу; и вскоре за тобою последовала твоя верная
Уна. И хотя с той поры миновало столетие, конец которого вновь соединил нас,
и пусть на его протяжении наши дремлющие чувства не томились долгою
разлукою, но все же, мой Монос, это было столетие.
Монос. Скажи лучше: точка в неопределенной бесконечности. Несомненно, я
умер в пору одряхления Земли. Измученный тревогами, рожденными всеобщей
смутой и разложением, я пап жертвою свирепой лихорадки. После немногих дней,
исполненных страдания, и многих - исполненных бредовых грез, пронизанных
экстазом, проявления которого ты считала страданиями, а я жаждал тебя
разуверить, но не мог - через несколько дней на меня сошло, как ты сказала,
бездыханное п недвижное оцепенение; и его называли Смертью те, кто стоял
вокруг меня.
Слова зыбки. Мое состояние не лишило меня способности воспринимать. Я
усмотрел в нем известное сходство с полным покоем того, кто после долгой и
глубокой дремоты лежит недвижимо в летний полдень и к кому начинает
постепенно возвращаться сознание - от того, что он выспался, а не от
каких-либо внешних помех его сну.
Я перестал дышать. Пульс затих. Сердце не билось. Волевое начало не
оставило меня, но было бессильно. Чувства необычно обострились, хотя часто и
беспорядочно заимствовали одно у другого свои функции. Вкус и обоняние
нерасторжимо смешались и стали единым чувством. Ненормальным и напряженным.
Розовая вода, которою ты нежно увлажняла мне губы до последнего часа,
пробуждала во мне отрадные грезы о цветах, о фантастических цветах, куда
более прекрасных, нежели любые цветы старой Земли, о цветах, чьи прообразы
мы видим расцветающими здесь вокруг нас. Веки, бескровные и прозрачные, не
препятствовали зрению. Так как волевое начало бездействовало, глазные яблоки
не могли вращаться в орбитах - но все предметы в поле зрения были видны с
большею или меньшею отчетливостью; лучи, попадавшие на наружную ретину пли в
угол глаза, производили более сильное действие, нежели те, что касались
передней поверхности. И все же в первом случае эффект был столь ненормален,
что я воспринимал его только в качестве звука - приятного или резкого в
зависимости от того, были ли предметы, находящиеся сбоку от меня. светлыми
или темными по тону, закругленными пли угловатыми по очертаниям. В то же
время слух, хотя и крайне возбужденный, не менял своей природы, оценивая
реальные звуки с удивительной точностью. Осязание претерпело более
любопытную перемену. Его впечатления поступали с запозданием, но держались
очень долго, неизменно разрешаясь огромным физическим наслаждением. Так, то,
что твои милые персты нажали мне на веки, сначала я ощутил только зрением, и
лишь через много времени после того, как ты отняла их, все мое существо
преисполнилось неизмеримым чувственным восторгом. Я говорю - чувственным.
Все мои восприятия были сугубо чувственны по природе. Показания, сообщаемые
пассивному мозгу чувствами, ни в коей мере не осмыслялись умершим рассудком.
Было немного больно и очень приятно; но моральных страданий или отрад
никаких. Так, твои исступленные рыдания влились в мой слух со всеми
горестными каденциями, и были восприняты все вариации их скорбного строя; но
для меня опи звучали нежно и музыкально, не более; они не давали угасшему
рассудку никакого представления о породившем их горе; а крупные слезы, долго
падавшие мне на лицо, говоря очевидцам о разбитом сердце, охватывали меня
всего экстазом - и только. И это воистину была Смерть, о которой стоявшие