"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

что я замышлял чего: и в мыслях не было. На баб вообще не смотрел, а на
эту тем паче: девчонка с косичками, это ведь павой-то такой недавно она
стала... Радовались просто, светлее вроде с ней в дому становилось - три
бобыля под одной крышей, понятно. И Надя к нам с Карлом Леонхардовичем как
к родным относилась. Посмотрит, бывало, то на одного, то на другого, и
глаза заблестят.
Не слезой, конечно, - участием. Слезы тебе настоящая сибирячка за
здорово живешь не покажет.
Так вот время и шло: день да ночь - сутки прочь.
К полночи домой придешь, повалишься замертво, а затемно снова уже по
фермам ходишь. Переживать вроде и некогда. А потом как начали наши Украину
освобождать, - тут я и заметался! Опять по ночам сниться мои стали. От
сводки до сводки только и дышал: вот-вот до наших мест дойдут! А в марте
как услышал: "После ожесточенных боев наши войска освободили...", так и
порешил - еду! Собрал внеочередное правление, рассказал все - отпустили на
пятнадцать дней. Да еще в дорогу всякого нанесли. Сибиряки, говорю, такой
народ: сначала близко к себе не подпустят, а потом, если признают, -
родней родного станешь... По совести, сосвоеволышчал я тут, схитрил,
потом-то уж жалел, да поздно. На правлении благословили меня, а в район я
не сообщил. Боялся, что задержат: посевная на носу...
Как уж ехал - говорить не буду. Измучился. То птицей бы, кажется,
полетел - так вроде поезд тянется; то подумаешь, что к пустому, может,
месту торопишься - хоть на первом полустанке сходи! Пять ночей глаз не
сомкнул, на одном табаке держался... Приехал, утра не стал ждать, побежал
со станции. Пришел в село, а села нет. Ровно тут целину подняли, потом
проборонили да несколько тополей для заметки оставили...
А один-то - наш, зарубка еще моя на нем. Обхватил я его руками,
заплакал да так по нему на землю и съехал...
Максим Петрович переводит затрудненное дыхание; я смотрю на его синее в
предрассветном воздухе лицо и страстно хочу невозможного. Хочу, чтобы он
вдруг легко засмеялся и весело сказал: "А своих я все-таки нашел!"
- Да... - горько вздыхает он, - Утром огляделся - из земли три трубы
торчат - землянки. И жили-то в них не наши, Михайловские, а беженцы
какие-то. Оставил я им мешок с продуктами и заметался по округе: как в
воду канули. Переходила, говорят, деревня из рук в руки, вот ее с
землей-матушкой и сровняли... Как уж я назад ехал - не помню. В каком
поезде ехал, с кем, ну хоть бы лицо чье - ничего не помню... Вернулся в
область, подводы в тот день не оказалось, машины не ходят, ростепель.
Пошел на постоялый двор, там компания какаято, тут меня и закружило.
Напился так, что и не помню ничего. Утром очухался - голова трещит,
обросший, грязный, словно год белья не менял, мерзость! И тут как на грех
Надю встретил. Иду похмелиться, она навстречу.
"Максим Петрович, вы?" - и глядит на меня во все глаза.
Дохнул я на нее перегаром, не больно что-то ласковое сказал и - ходу. И
подумай, поняла ведь все! Догнала, за руку, как малого, взяла, побриться
заставила в парикмахерской, потом уж на почту вместе пошли - в колхоз
позвонили. И все это так тихонько, просто, только глазами поблескивает, да
брови, что птички вон, летают...
Максим Петрович закуривает, отбрасывает в сторону пустую пачку:
- Солоно мне в ту весну пришлось. От одной беды не опомнился - другая