"Николай Михайлович Почивалин. Летят наши годы (Роман)" - читать интересную книгу автора

положено, выдали. Под вечер является. Половина вещмешка продуктов и
пенициллин есть. "Торговалась, говорит, как базарная тетка. Увидали -
ветчина в мешке, и подговариваются. А я им - шиш! Поправиться - сам съест,
ему после болезни окрепнуть нужно". Вот такая, понимаешь, кнопка оказалась
- выходила меня! И спасибо-то после такого не скажешь: мало. А про маму и
говорить уж нечего. "И так, говорит, Анечка, люблю я тебя, а теперь ты мне
- дочка". Правда, что после этого Анка и мне как сестренка стала. Начал
было ей благодарности выкладывать - слушать не хочет! "Вот еще, ерунда
какая! Чайник, вон, закипел..." А сама, между прочим, худенькая: одни
глаза да нос на лице остались. Чем, думаю, такую отблагодарить? Оставили
мы ей с мамой тайком ветчину эту спасенную, а уезжать стал, говорю: "Если,
Анка, своего тебе братишки мало - считай и меня братом". - "Вот это,
говорит, слова мужчины", - кнопкато! Чмокнула меня в щеку и - бегом...
В доме одно за другим гаснут два окна, Юрий некоторое время смотрит на
них, молчит.
- Я ведь почему тебе об этом подробно рассказываю.
После Анки сам к людям внимательнее стал. Как ведь это много значит -
участие. Иногда - мелочь, пустяк совсем, а хорошо. Я словно согретый
уезжал. А в поезде еще одну деталь вспомнил. Когда мне полегче стало, Анка
раз и говорит: "Может, вам письмо написать надо, так напишите, я отнесу".
Какое, спрашиваю, письмо? "Ну, какое-нибудь.
Вы, говорит, когда бредили, все Зайку какую-то звали".
Нет, говорю, зайчишка когда-то у меня был. Засмеялась и пальцем
погрозила: "Ой, зайчишка-то этот - на двух ногах?" А мама, наверно,
догадалась, что не все ладно:
только перед самым отъездом спросила, заезжал ли в Кузнецк. Рассказал
ей все. Знаешь, что сказала? "И так, сынок, могло быть. В горе сердце
женское податливое и глупое, - потом сама же исказнится..." С тем,
дружище, в часть и вернулся. Да так до самой Победы и протопал.
Без особых приключений... От Зайки - ни слуху, ни духу, и я ей не
писал. Хотя дня одного не прожил, чтобы не вспомнить. Писали мне только из
Куйбышева - мама да Анка - изредка. Так ее сестренкой и начал считать. А
незадолго до Победы получил неожиданное письмо от Зайки.
Коротенькое. Пишет, что с мужем развелась сразу же после моего отъезда,
поступила в Одесскую консерваторию и живет там вдвоем с сынишкой. Сына,
между прочим, назвала Юрием. Ну и приветы всякие, конечно... Не ответил...
До сих пор, кстати, понять не могу: напиться, что ли, мне тогда, под
настроение, хотелось, да пить не умею, - только спутался я тут с одной
венгерочкой. Впервые... Так - без любви, без всего - ничего, кроме чувства
неловкости перед собой. Вроде в отместку: и я, мол, так!
Да все равно - врал себе. Стыдно только, что человека обманывал, умница
эта венгерочка была. Шара звали.
Сколько раз говорила: пан Юра, целуете меня, а думаете о другой. И сам
понимал, что нехорошо. Если б можно было, наверно, и женился бы на ней
тогда, из-за этого... Хорошо, что демобилизовали вскоре. Приехал домой...
- Подожди, ты хоть расскажи, воевал как?
- А чего ж рассказывать? Как все. Закончил войну в звании старшего
сержанта. Предлагали ехать в офицерскую школу - отказался.
- Почему?
- Штатский я человек. Из-за института, конечно.