"Николай Михайлович Почивалин. Моя сберегательная книжка (рассказ)" - читать интересную книгу автора

были хорошей разрядкой, отдыхом.
Особенно любил я, когда ездили на озеро.
Восемь километров до него лошади шли лесной тенистой дорогой; на двух
тарантасах устраивалось человек шесть - восемь взрослых, не считая нас,
мелюзги. Только, кажется, уселись, с шумом, смехом, только дохнул,
встречая прохладой, летний бор, и вот уже поблескивает между деревьев
вода, веет в лицо благодатной прохладой...
В тени зеленых берез на травянистом берегу стелилась большая белая
скатерть, женщины опоражнивали сумку и кошелки, появлялась бутылка
домашней наливки. Душой этого маленького общества бывал обычно главный
бухгалтер Марк Иосифович Хавропский. Он рассказывал смешные анекдоты, зная
их бесчисленное множество, а иногда, войдя в азарт, вскакивал и начинал
танцевать лезгинку. Как сейчас, вижу его; поджарый, ловкий, раздувая
широченные цвета хаки галифе, он быстро и изящно переступает на носках
остроносых хромовых сапог, сам себе аккомпанируя и размахивая вместо
кинжала столовым ножом...
После веселого дружного обеда взрослые принимались за самовар,
вскипяченный сосновыми шишками, пели песни, а мы, ребята, забирались на
бревенчатый плот и, отталкиваясь длинными шестами, выплывали на середину
озера. Называли его почему-то Светлым, но вода в нем была коричневой, как
свежий, не очень крепкой заварки, аи, и очень теплая. До одури накупавшись
и наплававшись, мы ложились на горячие от солнца бревна и, свесившись,
смотрели в воду. Плот медленно сносило к противоположному берегу, в
спокойной воде то и дело мелькали ленивые непуганые караси.
Рассказывая о далеком, я, разумеется, осмысливаю его сейчас с позиций
взрослого человека. Смысл многого из того, что происходило на моих глазах
и сохранилось в памяти яркими, но все равно эпизодическими, без
взаимосвязи, картинами, стал мне ясен только теперь.
Помню, например, что, занимаясь множеством дел, отец всегда находил
время съездить взглянуть на молодые посадки, а если ехал куда-то -
завернуть на посадки попутно, хотя это "попутно" иной раз оказывалось
длиннее самого пути. Помню прежде всего потому, что очень часто он брал
меня с собой, особенно после того, как на нас свалилось несчастье - умерла
мать. Никогда, конечно, над причинами таких частых поездок я не
задумывался: раз едем, значит, надо. Мне, помимо всего, было очень
интересно. Теперь же я понимаю, что такие поездки вызывались не столько
долгом и обязанностями, сколько прежде всего душевной потребностью. В ней
и крылись смысл и душа лесовода по профессии и по призванию, самим
необычным временем поставленного делать нечто противоположное. Понимаю я
теперь и другое: как мудро и дальновидно было наше молодое государство, -
требуя больше леса, оно одновременно беспокоилось и о восполнении его. Вот
почему, вырубая дремучие боры и безостановочно транспортируя лес на
стройки пятилетки, страна шла буквально по пятам рубщиков и руками наших
отцов, - а иногда и нашими, детскими руками, - сажала между свежих пеньков
крохотные, похожие на морковную ботву, сосенки. К ним-то, выбрав свободный
час, и спешил мой отец-лесничий.
Через несколько шагов чаща березняка, осинника или орешника
расступается, на огромной поляне, по которой то там, то тут чернеют старые
пеньки, в круглых ямках зеленеют пушистые сосенки.
- Лес будет, - задумчиво говорит отец и, поминутно наклоняясь, что-то