"Николай Михайлович Почивалин. Жил человек (Роман по заказу)" - читать интересную книгу автора

белоснежной кофточки с пышным, с бантами, воротником, каких теперь не
носят, в комнатных туфлях, обшитых мехом, она кажется выше, прямее, даже
стройнее, если, конечно, возможно отнести такое к восьмидесятилетнему
человеку; не примятые тяжелой шалью, еще внушительней выглядят ее
серебряные, в крупных кольцах-завитках волосы.
- Проходите, голубчик, проходите. У меня не заперто - только-только
ребятишки ушли. Раздевайтесь, пожалуйста.
- Навещают вас?
- Каждодневно, по расписанию. - Поберегая тепло, Софья Маркеловна
плотно прикрывает входную дверь; говорит она сейчас свободно без одышки. -
Это еще Сергей Николаич завел. Прибегут - дров наколют, печь истопят.
Когда надо - полы подотрут. Сама-то тяжелая, голубчик, стала, обуза.
Грешным делом, думала, новенький наш, Евгений Александрии, отменит. Нет,
все как есть оставил.
- Хорошо это, Софья Маркеловна!
- Мне-то - конечно. - Большие иконописные глаза старушки голубеют. -
Тысячу уж раз покойному царствия небесного желала. Хотя в мои-то годы во
все царствия верить перестала. В одно теперь и верю - в человечность.
Раздеваюсь в крохотной прихожей, которая одновременно служит и кухней:
в углу стоит газовая двухконфорочыая плита, над ней задернутая шторкой
полка. Проводив в комнату, Софья Маркеловна уходит хлопотать с чаем,
оттуда доносится ее довольный оживленный голос:
- Все ждала, не заваривала. Вечерний чай - основной, спешки не любит...
Оставшись один, оглядываюсь. Комната просторная, с высоченными, кое-где
потрескавшимися потолками. Слева от входа - черное, по нынешним временам
несколько громоздкое, благородных строгих линий пианино с бронзовыми
подсвечниками по краям; в простенке, между двумя окнами - застеленный
пестрой скатертью стол с незамысловатой стеклянной цветочницей, - сейчас в
ней торчит засохший кленовый лист. По правой стене - широкая
тахта-кровать, с какой-то потертой звериной шкурой на полу, вместо
коврика, и в самом углу - изразцовая печь, покрытая великолепной старинной
глазурью, в топке уютно гудит огонь. Успеваю еще рассмотреть два портрета:
над инструментом - молодого поручика с тонко пробритыми усиками и с
офицерским Георгием на кителе и напротив, над тахтой, - нашего военного
летчика, чубатого усмехающегося майора. Усмехающегося вроде тому, что они,
классовые антагонисты, вынуждены мирно сосуществовать тут...
- Вы чего ж это на ногах? Садитесь, голубчик, садитесь, быстро я вас не
отпущу. - Софья Маркеловна снимает с подноса и расставляет на столе чашки
с золотистотемным чаем, сахарницу, тарелку с сухариками, кладет
миниатюрные серебряные щипчики. - Ну-ка, пробуйте мое угощение. Да не
вздумайте хаять - до смерти не прощу!
Пьет она мелкими глотками, смакуя; от удовольствия, скорей всего от
горячего, на рыхловатых мучнистых щеках проступает слабый смутный румянец.
Чай в самом деле хорош, - в этом я тоже кое-что смыслю. Сидим мы напротив
друг друга, я - лицом к чубатому майору. Поняв, куда я смотрю, Софья
Маркеловна ставит чашку на блюдце, оборачивается.
- Это - Андрюша Черняк, наш питомец. Можно сказать, надежда моя была.
Несбывшаяся, правда. Представляете - изумительный слух, отличный голос.
Столько мы с ним первых мест на всяких конкурсах заняли!
Думала - музыкантом или певцом станет. Нет, обманул старуху - в летчики