"Николай Михайлович Почивалин. Жил человек (Роман по заказу)" - читать интересную книгу автора

возвращается без подноса, осторожно неся чашки в вытянутых руках, и от
осторожности этой кажется еще прямее, - невольно любуюсь ею, дай бы
каждому такую несогбенную старость! По-своему перетолковав мой взгляд, она
улыбается:
- Что, не верите, что молодой была? Была, голубчик, была. Сейчас я вам
покажу. - Из ящика она достает небольшой, с потертыми бархатными обложками
альбом и, дальнозорко отодвинув его, перекидывает страницы. - Вот,
убедитесь.
В овале фотографии, наклеенной на плотный зеленый картон с фигуристым
золотым тиснением фамилии владельца фотозаведения, стоит большеглазая
красавица.
В скромной белой кофточке, с перекинутой наперед тяжелой косой,
уходящей за кромку овала, с тонкой, перетянутой широким кушаком талией,
она положила руку на резную спинку стула, загляделась куда-то, задумалась;
и все в ней - и каждая черта прекрасного лица, с горделивыми бровями, и
нежный рисунок высокой шеи, и приподнявшие кофточку холмики юной груди -
все в ней дышит чистотой, целомудрием. Нет, только по какой-то очень
глубокой причине могла такая красавица остаться бобылкой, - мгновенно
домысливая, украдкой смотрю на портрет поручика, сравнивая и убеждаясь:
он, постарше ее, и она, лет семнадцати, были бы настоящей парой.
Если бы что-то не помешало...
Молчу, не зная, что сказать, не зная, какими словами выразить все то,
что, в одно слившись, проносится в уме, в душе - и восхищение этой, только
на фотографии сохранившейся красотой, какой бы вечно быть; и горячее, как
порыв, сочувствие, участие - к ее живому, предметному превращению, что и с
тобой происходит непрерывно; наконец, трезвое, от ума, сознание
неизбежного и острое - всем существом - защитительное неприятие его.
- Да, да, голубчик, - ничего тут не попишешь.
В иных семьях и поныне еще принято занимать гостя демонстрацией
семейных фотографий; я отношусь к этому занятию как к сущему наказанию -
стоит увидеть, как хозяйка, из самых лучших побуждений, снимает с этажерки
пухлое, с золотым срезом фотохранилище, как сердце тоскливо екает. Здесь
все наоборот, здесь я сам напрашиваюсь:
- Софья Маркеловна, а есть у вас снимки, относящиеся к детдому? Того же
Орлова?
- Были, конечно, и много, - отдала, когда выставку делали. К
пятидесятилетию детдома. Некоторые из них в нашем альбоме увидите.
Потихоньку раздаю. Мне уж скоро ничего не надо будет. - И, не оставляя
времени на банальные увещевания, напоминает: - Пейте-ка, а то не чай -
водичка будет.
Давно хочу закурить; прикидываю, что если сесть на низкую скамеечку,
что стоит у печки, пошире приоткрыть ее дверцу, то все вытянет.
- Курите, курите, это я не догадалась. У меня даже пепельница где-то
была. - Софья Маркеловна машет рукой, чуть конфузливо просит: - Заодно уж,
голубчик, - пошвыряйте кочережкой. Молодой я вам показалась, теперь
неохота перед вами костями трещать да спину ломать. Я ведь как сяду
кочегарить, так потом час подымаюсь.
Чудесная штука - посидеть у горящей печки, пристально смотреть на
огонь. Должно быть, это в нас - от древнего инстинкта, таинственно
передаваемого из поколения в поколение. С тех пор как наши дальние-дальние