"Николай Михайлович Почивалин. Жил человек (Роман по заказу)" - читать интересную книгу автора

мыльницами снуют командированные обоего пола; облокотившись на подоконник,
огненно-рыжий парень и жгучая брюнетка - влекомые, должно быть, друг к
другу по закону контраста - обмениваются начальными любезностями; из
полуприкрытых дверей номера с жестяной тройкой доносится темпераментный, с
грузинским акцентом голос и, следом, взрывы хохота...
Параметры моего номера: мой рост - в длину, и чуть меньше - поперек; в
длину поставлена кровать с продавленной сеткой, поперек - рассохшийся
письменный стол с лампой под прожженным, из вощеной бумаги, абажуром. За л
тонкой перегородкой кто-то уже завидно похрапывает.
Открываю альбом, разглядываю сначала фотографии.
Вот, кстати, и та, о которой упоминала Софья Маркеловна, - физзарядка
во дворе. Ребятишки в длинных, до колен, трусах - такие шили и носили до
войны; на переднем плане, чуть постарше их, паренек в широких штанах и
белой майке, навсегда застывший с раскинутыми, словно в полете, руками.
Вот опять он - на берегу реки, присевший на корточки и облепленный теми же
ребятишками в пионерских галстуках. Фотографии воспитанников детдома,
ставших врачами, научными работниками, преподавателями, под некоторыми
пометка: погиб в Отечественную войну. Мелькнуло и снова вернулось знакомое
лицо чубатого летчика Андрея Черняка; тут он еще старший лейтенант,
немного важничающий, напустивший на себя эдакую суровость, - сменив три
звездочки на одну большую, майорскую, он опять станет веселым, улыбчивым.
И - снова Орлов, теперь уже такой, каким знаю его:
подстриженный под "бокс", с седыми висками, в косоворотке, спокойно и
пытливо посматривающий со стального глянца. Нет, я не оговорился
относительно того, что знаю его: после рассказов Александры Петровны,
Голованова, Софьи Маркеловны, рассказов еще не отстоявшихся, вероятно, не
полных и пока не взаимодействующих, ощущение такое, будто действительно
встречался с ним, разговаривал, слышал и помню его неторопливый голос...
Альбом - как альбом, такие, вероятно, имеются во многих старых школах,
в тех же детских домах; и всетаки - читая - нет-нет да и остановишься,
пораженный какой-либо деталью. Некоторые из них, не удержавшись, выписываю
- не потому, что они могут понадобиться, этого я пока не знаю, а потому,
что они сами по себе несут многое. Выписываю, сохраняя лаконичный стиль
оригинала.

1918 год. В Загорове организован детский дом - из числа тех, что
создаются в стране по декрету Совнаркома. Под детдом выделены личные покои
игуменьи женского монастыря. Первые пятьдесят ребятишек - дети погибших в
революцию. Столовая общая. Слева - столы монахинь, справа - детдомовские,
по стенам - иконы.
Монахинь кормят сытно, вкусно. Детдомовский рацион - сто граммов хлеба,
чечевица, овес, картошка. Все пятьдесят воспитанников учатся в первом -
четвертом классах, занимаются трудом. Мальчики плетут лапти, корзины из
прутьев, девочки шьют белье и вяжут варежки.

1920 год. Женский монастырь ликвидирован, детдому передано второе
большое здание. Количество воспитанников возросло до трехсот. Много
беспризорников.
Матрасы и подушки из соломы, на каждом топчане спят по двое. В марте -
апреле - случаи заболевания тифом.