"Михаил Петрович Погодин. Суженый " - читать интересную книгу автора

ветра. Взоры Ивановы невольно остановились на ней. Большие голубые глаза
навыкате, густые брови дугою, темно-русые волосы, щеки - кровь с молоком,
высокая ростом, стройная. Гостинцев, воспитанный в страхе божием, в первый
раз позабыл свою молитву, уставился на красавицу и не мог отвести глаз от
нее. К счастию, он стоял в толпе народа и, не нарушая приличий - впрочем, он
уже об них не думал, - мог оставаться долго в таком положении, не быв
замеченным. - На сердце у него происходило новое, странное: оно и трепетало,
и останавливалось, и совсем замирало... Иван! мой добрый Иван! что с тобою
делается? или увидал ты невзначай, кого душа дожидалася?
По окончании обедни он выждал, пока его красавица вышла из церкви с
одною пожилою женщиною, вероятно своею матерью, повязанною темным шелковым
платком на голове; пошел издали за ними и проводил их до дома, каменного,
высокого. Долго стоял он после у ворот, сам не зная зачем, и смотрел на
подпись: № 317, первой гильдии купца Максима Григорьева Чужого, Тверской
части, 3 квартала. Наконец он опомнился и пошел в неопределенном раздумье
домой.
Во всю следующую неделю темно-русая красавица не выходила из головы у
него: и отмеривая кисею, и подводя итог в счетной книге, и смотря на
Лисицына [7] в "Филаткиной свадьбе" [8], и на шумной вечеринке с товарищами
он задумывался и думал об ней. "Что попритчилось нашему Ивану Дорофеичу?"
(так уже честили его) - говорили об нем домашние и ума приложить не могли
для объяснения.
На следующее воскресенье, лишь только в соборе ударили в большой
колокол к обедне, он отправился в церковь, где увидел в первый раз свою
красавицу и, выбрав выгодное для себя место в приделе, откуда мог обозревать
все удобно, притаился за столбом. Как билось его сердце при всяком шуме у
двери! Он едва переводил дыхание и беспрестанно оглядывался. Уж кончился
благовест, уж бойкие два дьячка прочли часы [9], уж начали звонить; народ
собрался; он смотрел на всякого приходившего, на всякую приходившую. Не она,
не она, не она... Ах... она! Гостинцев затрепетал.
Девушка стала с матерью на прежнее место и не отводила глаз от образа,
пред которым молилась. Она показалась ему еще прекраснее. Он был весь во
внимании. Ни одна ямочка, ни одно родимое пятнышко, ни один рубчик на лице
ее не укрылись от его проницательного взора. С какою набожностию она стаяла,
как усердно молилась! Глаза ее часто наполнялись слезами. Вещие были эти
слезы для молодого человека: ему почудилось, что девушка об нем молится
богу, и он сам заплакал, сам с пламенным чувством стал молиться об ней.
- Ты моя, - сказал он, как будто вдохновенный, почти вслух, кончив свою
молитву, - жить с тобою или умереть без тебя. Господи! помоги мне. - С сим
словом он вышел из церкви как человек, принявший твердое намерение,
избравший решительные средства и желающий стремиться к цели, не тратя ни
одной минуты в бездействии. Прямо отправился он к дому Чужого. К счастию,
дворник в это время отгребал лопатою снег с тротуаров; но, к несчастию, этот
олух как две капли был похож на некогда знаменитого, теперь забываемого
Фаддея в "Сбитенщике" Княжнина [10] - и Гостинцев, искусно вступив с ним в
разговор, мог узнать только то, что у купца Чужого есть одна дочь, что он
торгует в суконной линии, что она вместе с матерью теперь у обедни. От него
прямо в город. Там собрались уже все сверстники и ожидали его с нетерпением,
чтоб узнать от него, по обещанию, в чем состоит континентальная система,
которою Бонапарт хотел подшибить Англию [11].