"Радий Погодин. Черника (Рассказ) (детск.)" - читать интересную книгу автора

Наган в ее руке дрожал, другой рукой она обрывала соломинки, и от
этого наган дрожал и дергался еще больше.
- Не дури... - завыл он. Страх снова облепил его скользкой холодной
сыростью. - Клавдя, не дури. Если Пашка увидит. Пашка, сын. - Он поймал
какую-то внезапную мысль и закричал: - Пашка тебе не простит! Вовек не
простит!
Клавдина рука дрожала, и сейчас он боялся только этой дрожи в ее
руке, и орал шепотом, и задыхался:
- Не дрожи, пальнешь!
- Иди, - повторила она.
Он пошел. Она пошла следом, но не вплотную - на расстоянии.
- Сука, сука, ишь чего - родного мужа ведет, как бандита. Немка!
По огороду он не пошел - на четвереньках пополз и все пригибался к
самой земле. За огородом, на мокром лугу, где возле речушки стояли бани,
он тоже полз. Лаву - мосток - перешел, за мостком вплотную ольшаник. Так
они подошли к лесу. Солнце плавало в небе, будто яичный желток с краю
голубого блюдца, и птицы уже шумели ко сну. Он ругал ее, и ругань его была
больная - упречная. Перечислял все, что сделал для нее хорошего и как
любил горячо. А она молчала, несла голову на тонкой напряженной шее, и в
глазах ее было пустынно.
- Топляк осиновый. Сырость. Уродка. Труха! - кричал он.
Отругавшись, он стал скулить, и просить, и обещать:
- Клавдя, я пойду. Я сам пойду. Ну, испугался маленько. Ну, было
дело. А теперь пойду.
- Где ты этот наган взял? - спросила она, переложив наган в другую
руку и потряхивая уставшей.
- С убитого лейтенанта снял.
- А зачем же тебе наган, если ты с войны убежал? - Она хотела
спросить: "Зачем, если ты родную жену защитить не смог?" - но не спросила,
только, стиснув веки, выдавила слезы из глаз, чтобы не заливали, не мешали
ей видеть мужнин затылок.
Он закричал снова, срываясь на визг:
- А тебе что? Ты кто, чтобы меня допрашивать?
- Жена.
- А жена, так пусти. Брось револьвер. Я сам пойду. Я к своим
пробираться буду. - Он бросал на нее быстрые взгляды через плечо, и сами
глаза, в которых сквозь злобную униженность горел страх, были уже не
глазами, потому что не видели уже ничего вокруг, кроме опасности.
Она подумала: "Нету у тебя своих". В ее разорванной в клочья памяти
прорисовался сын Пашка - небось ходит сейчас в пустой избе один или на
кровать залез и ревет без матери. Она кусала губы, чтобы тоже не пуститься
в рев, поджимала локоть руки, держащей наган, к боку, чтобы не дрожала
она. Из недавней памяти представилась ей дорога и последний перед приходом
немцев уходящий красноармеец. Большой, с плечами, как туго набитые зерном
мешки, с большой скуластой головой, коротко стриженной и потому, наверно,
похожей на камень-валун. Шел этот красноармеец не лесом, не полем, шел
один на дороге, опираясь на ручной пулемет с разбитым прикладом, как на
железную клюку. Шел, опустив голову, воды у крестьянок не спрашивал - что
просить, когда кругом, оглянись, - озера, да речка, да чистые ручьи. По
шагу, по складу напомнил он ей мужа. Она было бросилась в избу, чтобы