"Радий Погодин. Я догоню вас на небесах (Повесть)" - читать интересную книгу автора

разведчика сон как бы марлевый - вроде еще спишь и вроде уже проснулся.
И вот я понимаю, что мне на ноги кто-то садится, как на свое...
Я тоже сел, автомат наготове. Писатель Пе из перины торчит, готовый
чуть что стрелять. А у меня на ногах женщина. По силуэту - пожилая. Это ее
кровать. Она на ней ребят своих зачала, и, наверно, воюют ее ребята где-то
незнамо где - тоже солдаты. А может быть, уже не воюют. Наверно, она
пришла взять что-то из тумбочки.
Писатель Пе говорит ей:
- Пардон, мадам. Извините, пожалуйста.
"Пардон, мадам" - понимают все.
Руки ее взлетают к лицу и вперед, словно она хочет нас оттолкнуть.
Еще бы! Город ожидал русских. Откуда угодно. На чем угодно - на ослах, на
верблюдах. Но не из ее любимой старинной кровати. И она рухнула. Без
крика, без стона.
Мы поправили перины, положили женщину на кровать, рассчитывая, что,
очнувшись, она примет все за мгновенный кошмарный сон, за причуду уставших
от страха нервов.
До утра дремали мы в пустой пивной при въезде в город. Ее хозяин
предусмотрительно оставил двери незапертыми, чтобы русские их не сорвали с
петель.
- Пе, - говорил я, - если бы ты свое "извините, пожалуйста" не
произнес, может, она и не рухнула бы. "Извините, пожалуйста" несовместимо
с войной. Лучше бы ты "хенде хох!" крикнул. Старуха потеряла сознание не
от страха - от абсурдности ситуации.


В другой раз, ночуя в еще не занятом нами немецком городке, мы
положили под подушку будильник - танки должны были пойти в шесть.
Когда будильник зазвенел и мы, моргая, уселись в перинах, в комнате
было темно и холодно. Трое фольксштурмовцев устраивались у окна с фаустами
и пулеметом. Они только что вошли. И мы, в общем-то, не смогли бы сказать
с уверенностью, что разбудило нас, их приход или будильник. Наверно,
будильник треском своим перекрыл пробудившее нас чувство опасности.
Все дальнейшее зависело от квалификации. Мы хоть и спали, но в ритме
войны. Фольксштурмовцы, озябшие от безнадежности, засуетились. Винтовки
они поставили к стене, и каждый пожелал взять непременно свою.
Лица их были серо-зелеными, как их эрзац-мыло.
Уходя, мы долго ополаскивали лицо и руки. Вытирались чистыми
махровыми полотенцами, пахнущими лавандой. И, надев шинели, застегнули их
на все крючки.


В небе солнце белого золота. Каждый лист в парке узорчат. Лужайки
свежи. И вдоль дорожек мраморные девы с нежными припухлостями - в ожидании
Пигмалиона.
Бронетранспортер, ощеренный стволами, подкатил, наконец, обратно, к
дворцу Сан-Суси.
Дворец был удивителен своей пустотой - отмытый солнцем от наростов
живописи, гобеленов и портьер. Нам захотелось пройти по нему еще раз, уже
не торопясь.