"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

Евгений Николаевич сидел в кресле, опустив свою седую легкую голову. Васька
догадался, что женщина - дочь Евгения Николаевича, что дверь ему открыл
внук, спортивного вида паренек, белобрысый и неспокойный. А пожилой седой
мужчина, Васька о нем много раз слышал, известный московский коллекционер и
спекулянт Комаровский. Говорят, он прилетал на военном самолете в
блокированный Ленинград, чтобы скупать за еду живопись, антиквариат,
драгоценности для начальства.
А глаза! Какие были у старика глаза, когда он поднял их на Ваську. В
них был стыд.
Старик болезненно вяло показал рукой на стену, где в золотой раме висел
портрет девушки в черной шляпке - Ренуар, самая дорогая картина в стариковой
коллекции.
- Извините, я в другой раз, - сказал Васька и, повернувшись так круто,
что его качнуло, вышел.

Маня Берг катила перед собой коляску, в которой спала ее дочка. Маню
перегнали двое безногих матросов на шарикоподшипниковых тележках. Там, где
гранитные вазы, они отстегнули тележки и, оставив их наверху в табунке таких
же, как оставляют обувь, входя в мечеть, мусульмане, спустились по лестнице
к воде. Пить водку. У воды они чувствовали себя матросами. Матросы-матросы!
Там, у воды было много безногих матросов.
Накатывала на Маню теплая полночь. Матрос тянул ее за руку на гранитную
кручу, под бронзового коня. Маня отталкивала крепкую матросов руку, сама
лезла, цепляясь за тело змеи. Она протиснулась вслед за матросом у лошади
между ног и села на камень. Над ней висели тощие ноги Петра, а матрос уже
валил ее на спину, и она хихикала.
Матрос слился у нее в глазах с черным брюхом коня, широким, как крыша.
И конь опустился на нее. И по ней проскакал. А она все хихикала, ударяясь
затылком о камень.
Потом матрос стоял, согнувшись, застегивая клеш, гладил конские
бронзовые тестикулы и говорил:
- Погладь. Примета такая - если девушка после этого их погладит, будет
ей большое счастье. Большого всем хочется.
Она, все хихикая, встала на ноги и, капризно надувая губы, погладила.
- Ты посмотри, какой вид, - сказал матрос. - Кто на таком виде это
проделывал? Это же такая намять. На всю жизнь.
"Боже мой! - закричала Маня шепотом, но все же повернула коляску к
императорской скале и покатила ее вокруг памятника. - Боже мой! Боже мой!"
На скалу залезать запретили. Обсадили ее цветами. Тело змеи блестело,
отполированное в былые годы руками, в основном детскими. Конские тестикулы
тоже блестели не от количества девушек, пожелавших для себя очень большого
счастья - их драили зубным порошком выпускники военно-морского училища.
Такая была традиция.
Маня стиснула горло пальцами.
Матроса Маня уже и не помнила. Только жестяной звук его голоса. И глядя
снизу в лицо царя, плоское, одутловатое, в его глаза, различавшие вдали все
страшное, трудно преодолимое, Маня вынула из коляски дочку, прижала ее к
себе и спросила всадника, почти задыхаясь: "Как зовут ее, дочку мою?" -
"Назови ее Софья", - сказал Петр, не разжимая рта. "Хорошо, государь", -
ответила Маня.