"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

Когда Васька пришел домой, в квартире не было ни тети Насти, ни Сережи
Галкина. Васька умылся под краном по пояс. Один за другим выпил два стакана
холодной воды. Он жалел старика и на него злился. "Дать бы ей по маковке", -
бормотал он, имея в виду старикову дочку, уж очень вид был у нее надменный.
"И этому сопляку-внуку дать бы по маковке. Стерва его мамаша Ренуара
толкает, а у него на роже ничего - блюдце блюдцем, хоть чай с него пей". Но
самым сильным желанием Васьки было сказать старику в лицо, что он размазня,
старая швабра. Сейчас цена на импрессионистов, благодаря святой борьбе с
формализмом, сильно упала, а он Ренуара толкает. Толкал бы Куинджи. И тут он
подумал, что, во-первых, старика он может только обнять, а старикова дочка и
тот, с черной бабочкой, живут в другой системе координат, не зависимой ни от
Жданова, ни от ЦК, что им хорошо известна цена Ренуаровой "Шляпки" по
каталогу в долларах и продают они ее за границу.
Старик сидел, как солдат перед ампутацией гангренозной ноги.
Васька еще из кухни не ушел, как раздался звонок в дверь. Длинный,
нервно-прерывистый. За дверью нетерпеливо топтался кто-то и придрыгивал
ногами. Васька дверь распахнул. И не то чтобы ахнул и не то чтобы заорал
"Физкульт привет!", но расплылся в улыбке.
- Маня, - сказал он. - Ну ты даешь.
- Не даю, - ответила Маня и впихнула в коридор коляску с дочкой.
Васька попятился. Пятясь, вошел в свою комнату.
- Как зовут? - спросил.
- Софья Петровна. Отчество в честь императора. Он разрешил.
- Закуривай, - Васька протянул Мане "Беломор".
Она закурила.
- Выпьешь?
Она кивнула.
Они выпили по стакану портвейна. Маня легонько толкнула коляску к
Ваське. Васька вынул девочку. Руки его не сгибались.
- Урод, - сказала Маня, - ребенка держать не умеешь.
- Тепленькая... - Васька светился.
- Я и говорю - урод. Она могла бы быть твоей дочкой.
- Не могла бы. Когда мы с тобой познакомились, ты была уже беременная.
Маня долила себе портвейну в стакан.
- Все же какой урод, - прошептала она и потащила коляску к двери.
Коляска была складная, дубовая, немецкой работы. Васька шел следом с
девочкой на руках. Пустая коляска прыгала по ступенькам.
Вернувшись, Васька открыл еще бутылку.

На следующий день Васька снова пошел к старику. Толкало его туда
что-то, связанное с Маниной дочкой. Он улыбался, когда шел. Улыбался, когда
вошел. Но улыбка его стала кривой.
Мягко натертый паркет, запах кофе, золото рам, кафель, тонкий фарфор,
бело-синий фаянс, тяжелая шпалера, отделяющая кухню от мастерской.
Но был запах водки, не тот кисло-горький запах попоек с чесночной
отрыжкой, с квашениной сквозь табачную вонь, но отчетливый и трагичный, как
крик в пустом храме.
Ренуаровской "Шляпки" на стене не было. Из стены торчал гвоздь. Под
гвоздем - светлое, почти белое пятно, не похожее ни на что - только на