"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

преступление.
- Выпейте, - сказал старик. На столе среди фаянса, фарфора и хрусталя
стояла бутылка "Московской". Раньше старик всегда выставлял водку в
графинчике. - Не огорчайтесь, друг. Все просто, как блин. Если благополучие
семьи держится на труде лишь одного из ее членов, то и вина за такую
структуру и за возможное нищенство лежит на нем. - Старик пожевал розовыми
от водки губами. - Я знал, что у меня не хватит сил и таланта. - Он
наклонился через стол к Ваське. - У меня нет коллекции в общепринятом
смысле, у меня лишь добро, которое можно продать. Мне хочется, чтобы оно
сгорело. И я бы сгорел пламенем.
- При чем тут нищенство? - Васька заплеснул водку в рот. - Можно делать
ковры на рынок. Не хотите "Богатырей", можно "Над вечным покоем". Васька
рассказал о луне за двадцатку. Старик развеселился. Кофе сварил.
- Это нужно попробовать, - пропел он. - Нужно попробовать.
А Васька продолжал пялиться на белый прямоугольник под гвоздем.
Каким-то странным образом пятно напоминало ему виселицу. Старик пошел к
стеллажам. Покопавшись там, отыскал "Сикстинскую мадонну" - олеографию в
узкой белой рамке и повесил се на стену вместо "Шляпки".
- Меня убивают привязанности. Любовь к элегическому. К черному кофе и
хорошим конфетам. - Старик помолчал и спросил вдруг: - Как ты думаешь,
сколько ей лет? - Он кивнул на Мадонну.
- Не знаю. Наверное, нянька. Выволокла хозяйского сына на двор. Он
тяжелый, толстомясый. Руки ей выкрутил. Глаза-то у нее какие - сейчас
заплачет. Страшно ей.
- Похоже. - Старик удивленно хмыкнул. - Ей тринадцать лет. Будь она
постарше, никакой Бог Дух Святой не принудил бы ее родить Христа... Я
верующий, но мне кажется, что кроме Троицы есть еще Бог. Приглядись к
изображениям Мадонны, к иконам Божьей Матери - во всех чувствуется
присутствие третьего лица. Мария, Христос и еще кто-то, высший. Ни Бог Отец,
ни Бог Дух Святой не выше Христа - равные они. А здесь кто-то высший. У
Леонардо. У Дионисия. Гений это особенно сильно чувствует.
- И у Петрова-Водкина, - сказал Васька, повторяя друга своего,
Бриллиантова Михаила.
- И у Петрова-Водкина, - кивнул старик. - Кузьму не любили новые
художники. И старые не любили. Даже Нестеров. А почему? Не его гениальность
их угнетала, а его непогрешимая приверженность небесам. Не хозяину, но Богу.
Это художник неба. Божественный художник. - Старик допил кофе. - Для
искусства одного Христа мало, поскольку художник постигает Христа, изображая
его. В картине должно присутствовать непостижимое. Иванов в "Явлении Христа
народу" растворил в природе и в цвете, и во всем вокруг равную красоту -
красоту космоса как надбога. Именно надбог, не знаю, как его называть,
сопутствует гению. У Иванова Иисус не откровение, но романтический
божественный зов.
- Выпьем по этому поводу, - сказал Васька.
Уходя, он обнял старика. И старик стоял перед ним как провинившийся.
Васька сказал:
- Не пропадем. Напишем "Над вечным покоем" с луной и лампадкой. И
выживем. Прорвемся...

Какой-то мужик у академии остановил Михаила Бриллиантова за рукав: