"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

любил. Ни Лимиччи, ни Новак, ни Гвазимальдо, ни Джонсон, ни Джанпедро
Пилон - никто. Даже Кхолле Кхокк старался обходить его стороной. Один
только Федер поначалу пытался изображать симпатичное к нему отношение, не
мог же он так сразу, открыто невзлюбить собственную креатуру, но даже и
Федер в конце концов отвернулся. Знаменитый Антанас Федер, собравший нас,
сделавший из нас, в общем-то сброда (до того как он нас собрал, мы нигде
долго не уживались, все с нами какие-то истории), великолепную
парикмахерскую команду, одну из лучших в Ареале. Все без исключения
специалисты стремились заполучить именно нас. И конечно, именно нас после
Четвертого Пробора, очень удачного, выбрали мишенью для всепланетного
панегирика. Я до сих пор не могу понять, почему Федер взял дю-А в старшие
математики. Он, я думаю, самым примитивным образом обманулся, перехитрил
сам себя, первый, может быть, раз в жизни.
Математика вообще подобрать было сложно. Во-первых, потому, что они к
нам не слишком-то и шли. Они занимались чем угодно - от эргодического
дизайна до восьмиуровневой демографии, никому на Земле не нужной, - и
только нас не хотели знать. Клановый предрассудок, а умные, казалось бы,
люди. Во-вторых, уж больно сложная должность, тут одними только расчетами
дела не сделаешь. Старший математик Пробора - то же самое, что дирижер в
оркестре, одну и ту же симфонию может сыграть тысячью способами, и каждый
будет на другой не похож. От него зависит план всей кампании, он решает,
какие советы интеллекторов стоит одобрить, а какие - пропустить мимо ушей.
Он - величина не меньшая, чем сам командир Пробора, хотя формально
командир и повыше. Тут главное, как математик себя поставит.
За Пятый, наш триумфальный, Пробор погиб только один человек, но, на
беду, им оказался именно Жуэн Дальбар, старший математик. Он погиб от
укуса местного насекомого, так и не установленного достоверно во
всегдашней проборной неразберихе. Это случается сплошь и рядом: вдруг ни с
того ни с сего отточенный профессионализм, гипертрофированная
осторожность, со стороны напоминающая иногда трусость, пасуют перед
дешевым, но неистребимым желанием убедить всех и каждого, что тебе,
куаферу, не писаны никакие законы, даже неписаные, что из любой ситуации
ты выйдешь обязательно победителем, что не пристало тебе, куаферу,
опасаться земли, по которой ты ходишь, которую пытаешься усмирить. А потом
одна за другой наезжают строгие, строжайшие и сверхстрожайшие комиссии,
они дотошно высматривают каждую царапину на стенах сборных домов, изучают
химический состав грязи, скопившейся под твоими ногтями, пересчитывают
твои носовые платки, злодействуют по вивариям и теплицам, а уходя,
оставляют тысячи запретов, взыскании и выговоров, а также сотни явно
невыполнимых инструкций. Да черт с ними, я не о них.
Дальбар вышел из Территории, чтобы показать нам, как голыми руками
берут железного стикера, мы его предупреждали о защите, только он все
равно пошел. И он показал, он взял его, не фиксируя, а через час распух, и
ничем ему не смогли помочь, мы даже диагноз не успели поставить. Очень
медики убивались и на нас очень кричали. А мы что?
Когда он погиб, все гадали, какой будет замена. Пробор дотягивали без
математика, а на следующую кампанию Федер пообещал нам раздобыть чудо. И
все ждали, конечно, что он раздобудет самое-самое, а он привел к нам дю-А.
Чего до сих пор не может себе простить. И до сих пор пытается оправдаться.
Он как-то сказал мне: