"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

глазами изучать разводы на потолке - отходить. Но все-таки день старта с
днем возвращения несравним. Старт - это праздник, это надежда, это
возвращенная юность, та самая новая жизнь, которую принято начинать с
понедельника, тогда как возвращаясь, ты пуст, ты мизантроп, и от жизни
тебе ничего не надо, кроме праздности бесконечной и маленькой толики
подзабытой любви. Которая, кстати, как тебе в тот день отлично известно,
не более чем химера.
В то утро, утро старта Шестого Пробора, я, куафер Лестер Массена (192
сантиметра, 95 килограммов, 25 лет, супер-два-подготовка и уже четыре
пробора за плечами), чувствовал себя так, как любому другому пожелал бы
себя почувствовать. Я только что простился с первой моей женой, Джеддой, и
вышел из квартиры, имея целью попасть вовремя к пункту сбора, а именно - к
самому дальнему углу атмопорта Мерештэ, принимающего, в отличие от прочих
городских транспортных служб, не только атмосферные экипажи, но и
внеатмосферные вегиклы, к которым относилась бессменная наша старушка
"Биохимия". Прощание с Джеддой (уже второе к тому времени) прошло
настолько бурно, что даже я, поднаторевший во всяческих всякостях куафер
почти высшего класса, позволил себе уронить скупую мужскую, уж очень
мрачно она меня провожала. Смешно сейчас вспоминать. По длинным коридорам,
мимо дверей, запертых и распахнутых настежь, я пробирался к первому лифту
в довольно-таки расстроенных чувствах, в тоске по любимой пытаясь
старательно и безрезультатно откусить собственную губу и в коричневый свой
чемоданчик вцепляясь с таким отчаянным видом, словно у меня там еще одна
любимая, может, даже еще и лучше. Но вот позади лифты - и плечи
расправились, и походка приобрела бравость, и скупая мужская усохла, и
скупая мужественная растянула рот до ушей. Хорошо!
Ничего нового не скажу, а все-таки хорошо, когда тебе двадцать пять,
когда раннее утро и ты никому ничего не должен, когда ты идешь, а вокруг
тебя тихо и мелодично напевают что-то будильники за темными окнами
бесколесок, чьи хозяева по какой-то причине остались без Дома, когда народ
на улицах еще не толкается, когда машин мало, когда жужжат они только по
самым центральным полосам улиц, только на тех этажах, которые для
магазинного транспорта, то есть чуть ли не в километре от тротуара, и
жужжат не истерически, а еле слышно и спокойно-спокойно, словно что-то
себе под нос приятное наборматывают. Когда девушки на тебя оборачиваются,
да и прочие многие провожают тебя глазами - идет куафер, редкая и ценная
птица. Птиц, кстати, в тот раз что-то не видно было, наверное, генная
обработка, жалко, конечно, но, что ж поделаешь, и без них тоже было не так
уж плохо.
Да знаете ли вы, что такое куафер? Это по-старофранцузски куафер -
парикмахер, а по-нашему... э-э-э, ребята... Многие детишки бредили нами
тогда, играли в куаферов, говорят, даже спорили, кто Федером будет. А те,
например, которые нас не любили, говорили "наемник" или еще хлеще -
"головорез", ну так ведь чего по злобе не скажешь. Очень многого очень
многие не понимали в очень многих аспектах - тут закон жизни. А сейчас
просто никто не помнит, что такое куаферы были. В стеклах, даже самых
лучших, из нас сейчас какую-то парфюмерию делают, ровным счетом ничего на
нас похожего, хотя бы специалистов спросили. Мягкий с коконом шлем,
темно-серая куртка, воротник "рылом", множество карманов, замысловатых
приспособлений - почти разумная куртка, - расческа серебряная на правом