"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

плече, горб величины потрясающей, яркий парадный пояс шириной в две
ладони, трахейные брючки (мы их и в глаза-то не видели никогда, хотя вещь
стоящая, конечно), громадные ботинки-носороги. Только серьги в нос не
хватает, а так полный набор. Вот это, они считают, куафер. Ну и,
разумеется, приключения - по нахальству, по несоответствию уставам и
"Правилам", просто какие-то подлые приключения, просто руки разводишь,
просто черт знает что! Конечно, и мы любили одеваться красиво, и шалили,
бывало, и свой особый кодекс чести имели (о кодексе как-нибудь потом,
может, даже еще и не раз будет о кодексе - эта тема, предположим, и не
важная для рассказа, но... поговорим мы еще о кодексе), только все это -
второе, это так. Мы были другое, всем почему-то не хочется вспоминать об
этом другом. Главное (пусть себе высоко звучит) - мы спасали людей, и
только там все наши мысли были, только ради этого мы надрывались, умирали
порой, работали до потери сознания, поступались всем - жалостью, любовью,
здоровьем, жизнью... Всем. То есть мы, конечно, обо всяком таком не думали
днем и ночью, но... как бы это сказать... имели в виду.
Надо сначала. Главное, ничего не скрывать. Говорить все. Я очень боюсь,
что не получится говорить все, никогда не получается говорить все, каждый
раз ловишь себя на маленькой лжи, маленьком умолчании, намеренно неточной
интонации даже при совсем уже окончательной искренности. Главное -
попытаться ничего не скрывать. Надо сначала, со старта.
На углу проспекта, откуда начинаются дома по двадцать тысяч квартир
(сейчас их сносят зачем-то) и откуда до атмопорта ходьбы минут десять
(пару раз свернуть налево - и там), я поджидал Элерию - приятеля своего и
соседа. Конечно, тоже куафера. Он появился шумный, нарядный, радостный.
Хлопнули друг друга по животам, в унисон хохотнули. Элерия на полную
мощность включил звук своего меморандо, запакованного в рифленую кожу
"кровава" и притороченного к ремню из "дикого атласа", очень модной тогда
имитации под кожу вик-эндрюзянского сабленога; и грянул, словно из его
живота, голос знаменитого в те времена диктора в честь уходящих в битву за
человечество, то есть именно нас. Панегирик посвящен был прошлому старту,
на Пятый Пробор, я о нем уже говорил, всем нашим он тогда очень
понравился, и решено было запускать его вроде гимна, перед каждым
последующим пробором. Мы не знали тогда, что не так уж много нам этих
проборов осталось. Что некоторым и вообще ни одного не осталось.
"Земля спокойна за них. Как всегда, они победят. Через несколько дней
они спустятся в очередной ад, где за каждым камнем, каждым кустом, каждой,
с виду такой невинной, травинкой поджидает их колющая, ломающая кости,
грызущая, брызжущая ядами смерть - и ад расступится перед ними.
Инфарктогенные чудовища станут лизать им ноги, кондоры величиной с дом
станут носить им на завтрак яйца, а ипритовый паук смирит свой нрав,
примет позу "пьета" и помчит их туда, куда они пожелают. Через несколько
лет по их следам придут первые миллионы поселенцев, чтобы начать
свободную, спокойную, не стесненную квадратными метрами жизнь. И на Земле
станет еще просторнее".
Бред, конечно, дичайший, особенно насчет того, что "еще просторнее",
под стать сегодняшним стеклам о куаферах, только сегодня другие акценты,
но нам нравилось, потому что говорили о нас.
Согретый ревом меморандо, любопытными, уважительными взглядами
прохожих, Элерия заухмылялся, приосанился, спросил: "Что новенького?" И,