"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

не дождавшись ответа, со смаком принялся посвящать меня в свои не
слишком-то вероятные новости. Длинный, нескладный и пегоусый, он имел
заговорщицкие глаза и тем покорял. Мы с ним не только соседи, мы с ним,
можно сказать, друзья были, а это немало, я такими словами не бросаюсь
обычно. Мы шли в ногу, чуть покачивая в такт шагам одинаковыми чемоданами,
и весь мир принадлежал нам.
Как всегда, почти у порта нас догнал Кхолле Кхокк.
Он со сдержанной улыбкой выдержал два удара по печени и умудрился при
своих неполных ста восьмидесяти сантиметрах посмотреть на нас сверху вниз,
да так добродушно, что захотелось расхохотаться от радости и спросить:
- Кхолле Кхокк, ну как твои дела, Кхолле Кхокк? - Хотя что мне до его
дел.
Кхолле Кхокк немножко был не куафер, я хочу сказать, что породы он был
не куаферской - замедленный, чересчур добрый, - однако нареканий от Федера
пока ни одного не имел. Подозревали даже, что он засланный журналист,
пишущий о нас книгу с разоблачениями. Но все равно - это был Кхолле Кхокк,
и конечно, никакого вреда он нам принести не мог. Я расхохотался и сказал:
- Кхолле Кхокк, ну как твои дела, Кхолле Кхокк?
Он отрицательно потряс головой и ответил:
- Все хорошо!
Место сбора находилось в дальнем конце атмопорта, на пятачке между
зданиями средней администрации, блоком подсобных служб и длинной унылой
чередой кубических складских помещений, стыдливо прикрывающих свое
уродство рифленым забором отчаянно-желтого цвета. Уже набралось много
ребят, уже из ближайшего ангара высовывала свой надраенный нос "Биохимия",
собственность куаферской службы. Меморандо Элерии орал не переставая, и,
пока мы здоровались, пока внедрялись в общий, голодный, бессмысленно
радостный треп, он то выключал панегирик, то включал, то перецеливал
рекордер назад, к началу, и похоже было, что ему самому порядком
поднадоела эта музыка. Но традиция есть традиция, особенно если она только
что родилась.
"...Смотрите, вот они направились к трапу знаменитой "Биохимии", с виду
обычные парни, но мы помним, что только благодаря им..."
Наш Федер, конечно, тоже был здесь, кое-как одетый верзила Федер,
восхитительно в меру горбатый Федер, и на Земле наплечников не снимающий,
пятидесятилетний красавчик Федер, которому двадцатилетние давали двадцать
пять, тридцатипятилетние - сорок, и только сорокапятилетние могли
заподозрить его настоящий возраст. Но такие среди куаферов - редкость.
Он стоял поодаль от остальных и разговаривал с каким-то яростным
толстячком из вспомогательной администрации, вернее, слушал, потому что
говорил один толстячок - с воинственным видом жестикулировал и, судя по
всему, что-то крайне категорически воспрещал. Федер смотрел на него
изучающе и приязненно, изредка встряхивая головой, чтобы убрать лезший в
глаза плоский вороной чуб. Потом он взял толстячка за плечи, наклонился и
что-то шепнул ему на ухо (в чем никакой необходимости не было - их все
равно никто не слышал). Толстячок в ответ с готовностью закивал, вздохнул,
развел руками и деловито умчался к ангарам.
И еще один человек не смешивался с общей толпой - дю-А. Правда, я тогда
не знал еще, что это дю-А. Я сразу обратил на него внимание - уже
встречались где-то, очень знакомое лицо. У меня феноменальная память на