"Борис Николаевич Полевой. В конце концов: Нюрнбергские дневники " - читать интересную книгу автора

Да, знаю, конечно. Думаю, что самый коварный аэродром в Европе: мал,
тесен, да к тому еще и окружен полуподковой гор. И название у него на
русский слух мрачноватое "Летиштя-та Враждебно". Двое наших лихачей уже
обломали на нем крылья.
- Может быть, двинете поездом?
Чую, что послу хочется поскорее сплавить меня и доложить в Москву -
мол, выехал. Но я-то знаю, что значит сейчас тащиться по железным дорогам
через три страны Европы, которая все еще никак не придет в себя после войны.
Нет, такой роскоши я позволить себе не могу. Договариваемся: меня отправят
первым самолетом, как только аэродром откроется.
И вот сейчас сижу уже третьи сутки в огромном номере "люкс" гостиницы
"Болгария", что напротив царского дворца. Дворец этот маленький, весь
спрятанный за зеленью парка, и где-то там в раззолоченных с провинциальным
шиком покоях живет, ожидая своей судьбы, девятилетний царь Семеон со своей
мамашей красавицей итальянкой Джиованной. Ходил я во дворец с одним из
регентов Тодором Павловым, который известен нам, советским людям, как
интересный ученый философ Досев. И царенка этого видел - хорошенький
чернявый мальчишка с миловидным умным личиком. Бегал он взапуски с собакой
по теннисному корту. И, глядя на симпатичного этого мальчугана, невольно
думал: "Угораздило же тебя, парень, родиться в середине беспокойного
двадцатого века с такой ерундовой и канительной профессией: царь. Вырос бы
хорошим инженером, агрономом или там врачом, а то вот сиди за высоким
забором, слушай гневное кипение площадей и чувствуй себя какой-то маленькой
фишкой в большой, непонятной, а может быть, и страшной для тебя игре".
Из номера моего слышно, как на площади гремят оркестры. Рабочие пришли
сюда с окраин. Приехали крестьяне в расшитых шубах, в шапках, украшенных
цветами. Празднуется победа Народного Фронта. Внушительная, убедительная
победа. Эх, какую бы книгу обо всем этом можно было написать! Хорошую книгу
под названием "Братушки". Но такова уж, видать, жизнь репортера. События
накатываются волна за волной, и каждая последующая почти начисто смывает
следы предыдущей. Нелегкая и неблагодарная в общем-то профессия. Но и сейчас
вот, на развалинах очередного замысла, говорю, что ни на какую другую я ее
не променяю.

2. От Лейпцига до Нюрнберга

Сколько в дни войны журналистская братия потешалась над моей привычкой
в свободное время писать дневники. Сейчас, когда непогода пришпилила меня к
Софии, а писать в "Правду" уже нечего, я вновь предаюсь этому занятию.
Впрочем, сегодняшний день прошел недаром. Удалось еще раз видеться с
Георгием Димитровым. Имел с ним интересную беседу и как раз о том, что меня
вскоре ожидает. Я попросился к нему на прием, чтобы попрощаться, и тут же
получил его согласие. На этот раз встреча была назначена в рабочем кабинете,
и сразу возник вопрос, как я к нему пойду в кителе, на спине которого зияет
дыра величиной в кулак. Правда, приобрел я ее при обстоятельствах, меня
вполне извиняющих, но дырка в одежде не рана, и хвастаться ею нельзя.
Выручили посольские товарищи. Военный атташе одного со мной звания одолжил
мне свой китель, который, впрочем, болтался на мне, как на вешалке. В
служебном кабинете товарищ Димитров оказался совсем другим, чем дома. Он
выглядел выше, осанистей. На лице, которое стало собранным, твердым и будто