"Георгий Полонский. Был у меня друг (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

журнале (и, конечно, ощутив это как щелчок по лбу!), Нилин непременно должен
был вспомнить странного узбека с безупречным русским языком, который явно у
него родной. И ту пугающую безаппеляционность. Посредством его почти
малахольной, красноречивой и всепробивающей любви к "подзащитному" можно,
пожалуй, и объяснить себе случившееся: вот кто, небось, ловил и удерживал за
пиджачную пуговицу самого Александра Трифоновича!... Даже завидно. Насколько
меньше было б ухлопано сил и нервов в начале пути, если б такого импресарио
имел тогда Нилин... Да что там - каждому одаренному человеку, если он
совестится саморекламы и лишен нахальных локтей, можно и нужно этакого
заступничка пожелать.

6.

Отчего мне так дороги те, самые первые воспоминания? Перебирая эпизоды
тридцатилетних отношений, я мог бы рассказывать и другие, не менее
выразительные, из тех, что ближе к концу. Можно одним словом - молодость.
После 55-ти мы любим свою молодость и все, что помним о ней, едва ли не
больше всего на свете! Даже если она сумасбродна была, отпрометчива, густо
усеяна ошибками, последствия коих тянутся за нами через десятилетия, вплоть
до сего дня! Все так, но есть и еще объяснение.
Под вопросом моя "частная собственность" на более поздние сюжеты: это
времена, когда с моим другом дружили и приятельствовали десятки людей, среди
них - Фазиль Искандер, Анатолий Рыбаков, Александр Володин, Юрий Любимов,
Натан Эйдельман, Егор Яковлев... Он уже не принадлежал нашему тесному
кружку. Он стал автором целой полки книг, у него клокотал телефон, его
статей ждали самые солидные газеты, его навещала вдова Н.И.Бухарина, и
письмо ему на державном бланке от Первого Лица главной хлопкосеющей
республики начиналось словами: "Дорогой брат!"...
(Впрочем, цену этому братству Камил знал - то был время раскаяния,
которое надо было если не переживать, то имитировать, инсценировать. (Ну не
умеют большевики каяться - не дано им! Тысячи и сотни тысяч людей получили
после гулаговской каторги бумажки о реабилитации, об отсутствии состава
преступления, но ни в одной справке не было даже самой сухой формулировки о
вине государства, не нашлось у него таких странных слов...)
Первое Лицо срочно расширяло словарь: надо показать, что страна
склоняет повинную голову перед Акмалем Икрамовым, предвоенным главой
Узбекистана, его женой - Евгенией Зелькиной, наркомом земледелия республики,
перед их прахом, брошенным палачами неведомо где, перед сиротством и
12-летним страданием их сына.
В Самарканде вырос памятник, целый район Ташкента стал именоваться
икрамовским, Камил часто летал туда, чтобы бережно и въедливо редактировать
избранные статьи и речи отца... Как еще надлежало Первым Лицам республики
обращаться к нему?
Но я начал говорить о множестве сюжетов и лиц, имевших права на него.
Среди них наибольшие и первоочередные права стали принадлежать жене Оле и
дочке Ане. Дожил он и до внука, названного Матвеем. А вот до внучки по имени
Камиллочка дожить не успел.
Ничуть, думаю, не странно, что мне охотнее пишется про самое давнее:
тогда, в хрущевскую оттепель, Камил принадлежал только нам, нашему тесному
кружку. Тепло духовной частной собственности, не продутое коммунальными