"Георгий Полонский. Был у меня друг (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

это был бы ГУЛАГ - скажу условно - глазами Аверченкии или Жванецкого!
Конечно, и через юмористику устных Камиловых рассказов просвечивал
ужас, но никогда он не был самоцелью. Ужас надлежало по его понятиям
теснить, не давать ему того простора и главенства, на какие он с успехом
претендовал в той жизни. Сама эта установка на остранение, на смех в аду
была, видимо, спасательным кругом и волей к свободе. В юморе - и еще в
разговорах о "высоком" - душа сохраняла суверенность.
Здесь много общего с Пьером Безуховым, которого Камил вообще напоминал
чем-то смутно, но неотвязно. Здесь и сейчас я имею в виду каратаевские
главы, посвященные плену Пьера:
"Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность,
тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему
радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления."
"Война и мир", т.4, часть 3, гл. ХII
Не знаю, будут ли еще шанс и место сказать об отношении Камила ко Льву
Толстому, - скажу здесь. Время от времени он вдруг принимался достраивать,
наращивать, укреплять культ Толстого - хлополиво, азартно. Выяснял для себя
и для друзей, что Толстой "еще гениальнее", чем нам казалось, уличал нас в
поверхностном знании текстов, обнаруживал там ключи к сегодняшним
проблемам... Помню разнос по телефону:
- Ты читал "Нет в мире виноватых"? Первую редакцию? - звонок прямо с
этого начинается.
- Кажется... Нет, не помню... а что?
- Вот прочти, тогда будет о чем разговаривать! - и сразу
безапелляционные частые гудки.
Это ведь диалог не литературоведов, не текстологов, - это студент
позвонил другому студенту, на лекциях - партнеру по болтовне и разным
письменным играм в слова, а в сессию - товарищу по несчастью! Я и сегодня не
все помню у Льва Николаевича, но кто теперь накричит на меня за это? Один
Камил мог давать "свечки" по таким поводам. Подумать только: как будто
освежу я в памяти заданный текст - а параллельно он и Юрия Карякина заставит
это сделать, и Таню Бек, и случившегося об эту пору в Москве тюрколога из
Ташкента, и двух журналистов из "Науки и религии" - и путем перекрестного
опыления умов, глядишь, к концу месяца воссияет Истина! Чепуха: утопистом
Камил не был. Но так чудесно действовал на него кислородный коктейль истины,
что неудержимо хотелось тащить за руку к месту его раздачи: испейте,
дурачки, - сами же себе потом спасибо скажете!
Если в каком-нибудь "органе" случался выпад против толстовства,
вообще-то всеми забытого, - Камил был уверен: это артподготовка, внимание,
сейчас подлость развернется в актуальную сторону, стрельба пойдет по живой,
сегодняшней и драгоценной для нас цели, по той или иной "новомирской" прозе,
например. Или по пьесе Володина. Или по фильму, в котором заподозрен все тот
же "абстрактный гуманизм" - по картине Марлена Хуциева, к примеру. Своей
маленькой ладонью - у него была рука 12-летнего мальчика - Камил мог закрыть
следующие абзацы и предсказать: сейчас будет опасное свинство, вот увидите!
Против кого или чего конкретно - он не знал, но в самом свинстве не
сомневался.
И десять раз из десяти бывал прав. Моськи и шарики не облаивают такую
махину без особой натаски, без спецкоманды; это и понималось, прочитывалось
отчетливо, когда свою миниатюрную руку Камильчик убирал...