"Юрий Дмитриевич Полухин. Улица Грановского, 2 " - читать интересную книгу автора

ли для кожи твоей сталь и дерево ее, ложится ли винтовка в ладонь как
постороннее нечто или же ты мгновенно как бы сливаешься с ней собственным
телом, - но нет, тут не плотские ощущения, а скорее духовные, они острее
обычных, недаром и глаз твой внезапно различает все линии на самой дальней
мишени, которые он физически отделить одну от другой вроде б не в
состоянии, в иное время эта мишень для тебя - одно слитное пятно,
безликое, а тут каждая черточка стала выпуклой, - и ты, лишь притронувшись
к винтовке, точно знаешь: сегодня отстреляешься хорошо.
Вот и сейчас это чувство вспыхнуло, независимо от меня самого, от
прежних мыслей, и тут же, от слов Ронкина, погасло. А мне стало стыдно
себя: что это?
Жажда стрелять? Убить?.. Но неужели она и во мне сидит?.. И так - в
каждом? Ведь я и не помнил о чувстве таком, как оно приходило когда-то в
тире, забыл его, сто тысяч раз забыл! Но оно-то меня не забыло, не
оставило. Что значит оно?..
Разводья стали попадаться все чаще. Тут была целая страна - проток,
озерков, и только один ход - глубокий. По тому, как откинулись по сторонам
водоросли под водой, будто причесанные на пробор, можно было догадаться,
сколько тут лодок до нас и не сегодня лишь взбучивало воду винтами.
Но вот впереди приподнялись над осокой верхушки аккуратно уложенных
стогов сена, нескольких ветел, а рядом - травянистый пригорбок. Ронкин
пояснил:
остров, называется он Коврижка, там-то и будем охотиться, выждав
вечернюю, а потом утреннюю тягу.
Уже темнело. Лодка мягко приткнулась к берегу.
Ронкин спешил вытащить ее на берег. Я предложил:
- Вы идите, порезвитесь. А я тут все приготовлю на ночь.
- Серьезно? - он удивился. - Лучше потом, вдвоем оборудуем. Успеем.
Я только рукой ему махнул: иди, мол. Мне хотелось побыть одному. А
может, теперь я просто боялся брать в руки ружье.
Ронкин больше не спорил, подтянул кверху голенища болотных сапог,
зашагал. В сапогах этих он вроде бы повыше и еще тоньше стал. Сзади -
совсем мальчишка.
Вдалеке уже вовсю бухали выстрелы, - суббота, понаехали охотнички. По
большей части заряды уходили в небо: выстрел и отзвук его, протяжный,
раскатистый, почти сливались и так ухали один за другим, будто крепкий
морской прибой шумел где-то там. Но, прислушавшись, я стал различать и
другие удары - хлесткие, резкие, - эти наверняка попадали в цель.
Прежнее мое чувство азарта - только ль азарта? - совсем отлетело, и
было приятно не торопиться. Я поставил палатку, рядом расстелил брезент,
разложил на нем ложки, кружки, сахар в целлулоидной банке с
завинчивающейся крышкой и в такой же, но поменьше - чай, срубил и воткнул
в землю рогатины, притащил хворосту для костра, а рядом положил плоский
камень, чтоб он нагрелся и на него можно было бы поставить вскипевший
чайник.
Так я устраивал нехитрый походный уют, и это постепенно возвращало мне
утерянный покой. Я подумал: в таком вот действе не результаты его важны, а
процесс, будто всеми этими несуетливыми мелочами укрепляешь себя на земле,
отгораживаешь от случайного, дорожного. Благо у Ронкина все необходимое
было собрано в лодке, в носовом багажничке, и все чистенькое, все на своих