"Юрий Дмитриевич Полухин. Улица Грановского, 2 " - читать интересную книгу автора

Опять этот жест и усмешка.
- Об этом - спросите у Панина. Москва, улица Грановского, два. Теперь
он, глядишь, и расскажет. Хотя должен предупредить, он - не из
разговорчивых и раньше мог молчать месяцами. Труммер будто бы предлагал
Панину выйти из лагеря. Или бежать?.. А тот отказался. Уж такой он...
- Грановского, два? Это позади старого здания МГУ? Университетский,
профессорский дом?
- Вот-вот. Знакомый?
Я учился в МГУ и конечно же знал все соседние дома. А однажды
специально обошел их все, облазил, - когда прочел, что именно на этом
месте в XVI веке Иван Грозный построил свой опричный двор, особый от
земщины. Правда, всего лишь и осталось от того времени - подвал, в котором
теперь подсобка университетской типографии.
Знакомый... И фамилию Панина я, кажется, слышал раньше. Но пока не стал
говорить об этом Токареву.
Только кивнул в ответ. А Михаил Андреевич встал изза стола, видно тоже
взволнованный совпадением, заходил между книгами. Ноги его, большие, как и
весь он, ступают с осторожной упругостью, - он легко носит по земле свое
тело, которое уже становится громоздким.
Я его зову про себя "Охотником". Он может пока не обращать внимания на
это тело и на резиновые сапоги, стоящие сейчас в передней, в углу, у
порога, и лоснящиеся, неглаженые, должно быть, ни разу брюки, и пиджак,
собравшийся у бортов газырями от того, что не раз промокал в нем Токарев
до нитки, - одежка, удобная и в солнце, и в непогодь, и в пыльном забое
экскаватора, и в темном чреве патерны, которая бетонным жерлом своим
пронзила плотину; с круглой кровли патерны всегда сочится по стенам вода и
хлюпает под ногами, как вот сейчас нудный дождь за ОКНОЛА - вразброд,
неприкаянно...
Все-таки он чуть-чуть поддался на мои расспросы, рассказал:
- В сорок восьмом... ну да, в сорок восьмом - после этой сессии
сельскохозяйственной знаменитой, я его вытащил к себе на Черное море. И
пока он лечился - месяца полтора! - я из него слова не выжал... Правильно:
в сорок восьмом. Я тогда еще в солдатах догуливал, в стройбате, пришел к
начальнику санатория для высшего командного состава, полковнику, и
заставил его вызвать Панина без путевки. Штатского!.. Да, вот так и
пришел: в сапогах и в гимнастерке черной от пота, от масла машинного, - я
тогда придумал полиспастом сдергивать в море семидесятитонные кубики для
портового мола и не вылезал из-под трактора... Прекрасные были кубики,
сытые, как кубанские свиньи, - на них я и выехал в гидротехники, и из
солдат ушел.
- На свиньях или на кубиках? - спросил я.
- И на свиньях тоже! - он усмехнулся. - В те годы там такой черный
рынок кипел, - ну, а мы, на стройке, свою черную кассу держали, чтоб
рабочих кормить, - целая эпопея. Кстати, и Панин тогда помог меня из-под
суда вызволить, - тут он взглянул на темное мокрое окно и поежил плечами.
- Тоже осенью было, после урожая, сумасшедший тогда урожай случился, он и
людей поуродовал, а уж технику!.. - И вдруг грустно добавил: - Не люблю я
осень, даже на юге, - и посмотрел на часы.
Я подумал, что сейчас бы его и порасспросить: так вот оно всегда и
вспоминается - цепляясь одно за другое. Но решил, что нет у меня права не