"Николай Полунин. Край, где кончается радуга (Сб. "Век дракона")" - читать интересную книгу автора

спецфирмец; что я могу, чего умею... Тоже Папашка еще постарался, любил он
меня - сын, говорил, а мне положить, кого я ему там напоминал, я в деньки
те только зубами скрипел и на стенки от Усвоения лазил... и парню этому
достанется, непохожий он какой-то, нетипичный, но я, наверное, не лучше
был, не помню только... Ну что, сожрал, чудо? Сожрал, говорю? Ну и мотай
отсюда, надоел, у-у, недоделанный, весь стол загадил, слюнями своими
залил, теперь и тут убирать...
Сытый Дживви мычал, пытался благодарить. Выражать признательность он мог
только одним способом: выполняя свою работу. Поэтому он взялся за ногу
лежащего (на пути попался стол, но для Дживви, когда он сыт. это не
проблема), стол полетел в угол, и Уборщик поволок стыдно и жалко
раскорячившееся тело к выходу. Подвернувшимся дрыном Ткач огрел Дживви
вдоль спины, тот завизжал от боли и обиды, выбежал он, а Ткач по вдруг
сократившейся внутри неведомой мышце понял, что звучит гудок...
Он представил, как все сейчас, еще толком не очухавшись, ринулись к
буфетам, схватили миски, а в мисках бурда строго по дозам - кому сколько
положено; и они напихиваются бурдой, торопятся, прикусывают языки, а через
пять минут второй гудок, и надо будет выползать из нор, заспанными,
недовольными, почесывающимися, помаргивающими, опухшими гляделками, и
выстоять у Чертовой Щели, переругиваясь сипло, и побрести в переулок, а
там - в следующий, а там - через мост, к фабрике, к пыли, к грохоту...
Ткач закряхтел, подтаскивая Человека - это был Человек, несомненно,- к
лежанке, поднатужившись, перевалил, сверху кинул тряпье. Точно, Человек.
Не совсем похожий, странный, но безусловно. Значит, оттуда, значит,
земляк. Ткач нагнулся к груди - сердце не билось.
Что такое? Он живой, нет? Пульс... вот пульс. А сердца не слышно, как нет
его. Ткач еще приник ухом, по-прежнему ничего не различая, и только по
редким толчкам в щеку понял, что биться-то сердце бьется, но оно... но
оно... оно у него в правой стороне!
В правой стороне!!!
Ткач резко отстранился, сглотнул. Деваться было некуда. "Око жгучее, на
огне настоянное, полыменем залитое",- вспомнил он. Еще вспомнил: И на кой
предмет смотрели они,- полыменем занимался, а над ким длань свою поганую
коготную простирали - обращался во прах зловонный..."
Господи, подумал он. Господи преблагий всемогущий, оборони ты глану мою,
пронеси, Господи, отведи... ммм... отведи... Черт, что ж я ихних молитв-то
вечно не упомню. Черт, как же теперь. Сморкачи, ругнулся он на лиловых,
сморкачи. Подсунули, понимаешь. Устроили юбилей, понимаешь...
С края лежанки свешивалась белая кисть. Он поискал гладами перепонку, но
рука была как рука, пальцев пять, когти плоски, обычные, обкусанные и
никаких перепонок. У Ткача чуть отлегло. Раз перепонок нет, еще ничего.
Перепонка, я вам доложу, верный признак, вернее перепонки только глаза, а
глаза у него... Ткач набрался смелости и приподнял веко... глаза у него
нормальные, голубые у него глаза, а не полыменем залитые, тут уж без
дураков... ф-фу! Напугался-то как. А? Людь! Нелюдь! Наплетут ереси. Вот
сердце... ладно, разберемся мы еще с его сердцем, пусть его будет, где
хочет. Это даже интересно - его сердце, интересно очень и, можно сказать,
завлекательно. Но потом об этом, об этом потом, слышишь. Полусотенный,
синяя твоя морда, а сейчас он, кажется, отходить начинает, он, вон,
захрапел, задышал, глазками своими голубенькими заворочал, по всему -