"Юрий Поляков. Гипсовый трубач, или конец фильма" - читать интересную книгу автора

ворвался ветер перемен!" поет вся страна и даже генсек Горбачев!
Предыдущую квартиру он получил на проспекте Мира, убедив жилищную
комиссию в том, что его песню "Кружатся чайки над Малой землей..." любит
петь в застолье сам генсек Брежнев, хотя к тому времени Сам не то что петь,
а и говорить-то уже не мог, напоминая человека, который из угрюмого озорства
решил умереть не в больнице или дома, а на трибуне. В общем,
полуклассику-полупоэту срочно подыскали что-то соответствовавшее его
статусу, а ордер на "двушку", видимо, учитывая душевное расположение
литературного начальства, предложили Кокотову. Посоветовавшись с мамой, он
радостно согласился, хотя мог, между прочим, в случае срочной женитьбы, даже
фиктивной, рассчитывать и на трехкомнатную квартиру. Но, как говорится,
лучше ордер в руках, чем слава в веках.
Они въехали в новую квартиру - и у каждого появилась теперь отдельная
комната, однако Андрей Львович, повинуясь многолетнему рефлексу,
выработавшемуся в начальный период творчества, продолжал сочинять
исключительно на кухне, среди кастрюль. И это еще ничего: один песенный
лирик, пострадавший от тоталитаризма и ставший поэтом в ГУЛАГе, куда попал
как оголтелый троцкист за групповое изнасилование комсомолки, поддерживавшей
сталинскую платформу, выйдя на свободу, построил в своем рабочем кабинете
настоящие нары и установил действующую "парашу". Только так он мог возбудить
в себе трепет стихоносного вдохновения. Его, кстати, часто теперь показывают
по телевизору: во-первых, как феномен психологии творчества, а во-вторых,
как напоминание нашей беззаботной капиталистической молодежи о мрачных
временах страшной Совдепии.
Не успели мать с сыном порадоваться новой жилплощади, как вдруг - гром
среди ясного неба: Союзу писателей вне плана выделили целый подъезд в
изумительном кирпичном доме рядом с лесопарковыми Сокольниками. Вероятно,
советская власть, зашатавшаяся под ударами прекраснодушных перестроечных
нетерпеливцев и американских спецслужб, рассчитывала задобрить писателей и
опереться на них в трудную годину надвигавшейся смуты. Намерение, надо
признать, еще более нелепое, чем попытки уставших от разврата гусар искать
себе верных жен в гарнизонных борделях. Тем не менее ордера на роскошные
трехкомнатные квартиры давали всем очередникам и даже безочередным
литераторам, чей талант отличался выдающейся общественной стервозностью.
Узнав это, Кокотов внутренне заплакал от коварства судьбы, а потом мнительно
решил, будто "двушку" на Ярославке ему подсунули специально, чтобы устранить
претендента на Сокольники.
В результате он так обиделся на советскую власть, что в августе
девяносто первого сломя голову помчался защищать Белый дом от путчистов,
чтобы поддержать Ельцина, и без того умевшего постоять за себя на танке.
Кокотов даже плакал от счастья, когда объявили победу демократии. Память об
этих слезах теперь спрятана в самом потаенном кармашке души, вместе с
другими глупыми и стыдными событиями его жизни, вроде кражи николаевского
пятака у одноклассника-нумизмата, малодушного бегства из семьи Обиходов или
позорного изгнания из фонда Сэроса...
В октябре девяносто третьего Кокотов снова хотел поехать к Белому дому,
теперь чтобы оберечь легитимных народных избранников от озверевшего законно
избранного президента, но у него не оказалось денег даже на метро...

3. Язык Вероники