"Юрий Поляков. Гипсовый трубач, или конец фильма" - читать интересную книгу автора

загородные дома. Он даже смирился с тем, что жена в порядке компенсации за
моральный ущерб забрала себе гордость его коллекции - знаменитый перстень
Борджиа со специальной выемкой для яда. И вот Джузеппе, свободный, как
попутный ветер, прилетел в Москву, разумеется, предварительно дав телеграмму
с характерной для итальянцев оригинальностью: "Летчю на крильях люпви! Твоя
Джузепчик". Ветка мне показывала! Он ведь, молодец-то какой, между судебными
заседаниями русский язык поучивал!
Вета, которая весь этот год вела себя как исключительная монашка и не
порадовала ни одного мужчину (кроме меня, разумеется), накрыла стол, надела
специально купленный прозрачный пеньюар, а фигурка у нее - я как очевидец
докладываю, - очень приличная. И представьте себе: обнаружив ее в дверном
проеме, просвеченную насквозь до малейшей курчавой подробности, Джузеппе
воскликнул: "Мамма миа!" И умер на месте от обширного инфаркта. Позже
выяснилось: приступы у него начались еще во время бракоразводного процесса,
но он полагал, что сердце болит от разлуки с любимой. Вот как бывает...
- А Вета? - грустно спросил Кокотов.
- Она чуть не сошла с ума и поклялась, что не взглянет теперь ни на
одного итальянца. И слово свое сдержала: через три месяца она записалась на
курсы шведского языка, а через полтора года вышла замуж за шведа. И тот,
поделив во время развода принадлежавшие ему бензоколонки, в силу природного
нордического хладнокровия всетаки остался жив...
- М-да, - вздохнул Андрей Львович. - Влюбляются физические лица, а
разводятся юридические...
- Неплохо сказано!
Некоторое время спутники ехали молча. По обочинам шоссе стояли селяне,
продававшие дары сентября: букеты астр и гладиолусов, мелкие подмосковные
яблоки и огромные продолговатые кабачки, похожие на макеты дирижаблей. Среди
убого однообразных домишек вдруг взметывался какой-нибудь многобашенный
замок - памятник эпохе первичного накопления.
- Андрей Львович, а на что вы, собственно говоря, живете? - спросил
после продолжительного молчания Жарынин. - Только не врите, что на
литературу! Все равно не поверю.
- Вы будете смеяться, Дмитрий Антонович, но я всетаки живу на
литературу. Если, конечно, то, чем я занимаюсь, можно назвать литературой.
Сначала, когда случилось несчастье...
- Какое несчастье?
- Девяносто третий год...
- А-а... Почему-то принято считать несчастьем аборт, а не то, что ему
предшествует. Рассказывайте дальше!
- Сначала я вернулся в школу преподавать. Но вы даже не представляете,
какие там теперь нравы!
- Почему же не представляю? Очень даже представляю! Меня однажды
вызвала классная руководительница моего сына и стала на него жаловаться.
Минут через пятнадцать она уже жаловалась на своего вечно куда-то
командированного мужа, который пять лет не может купить ей шубу. А через час
мы были у нее дома. Это невероятно, на какую вулканическую страсть способна
обиженная в браке женщина! Наш роман длился год, и когда она писала моему
сыну в дневник замечание за опоздание на урок, два восклицательных знака в
конце означали, что муж снова в командировке и я могу зайти. Увы, потом он
все-таки справил ей шубу, обида угасла - и наши свидания стали скучны, как