"Григорий Померанц. Долгая дорога истории" - читать интересную книгу автора

Мне в своей первозданной красе...

Отсюда, с одной стороны, постоянное этическое горение русской
литературы, "бунт" Ивана Карамазова ("Не хочу гармонии, из-за любви к
человечеству не хочу... Не стоит она слезинки хотя бы одного только того
замученного ребенка..."), отсюда "Не могу молчать" Льва Толстого и проч. За
это Томас Манн назвал русскую литературу святой, а Короленко, имевший
возможность выбирать между украинской, польской и русской национальностью,
выбрал русскую за гуманность (см. "Историю моего современника").
С другой стороны, все проблемы "больной совести" решительно отвергались
деятельной, практически настроенной частью интеллигенции. В пьесе
Билль-Белоцерковского герой стремительной походкой проходит мимо девушки,
ждущей поезда на каком-то сибирском полустанке. "Что вы читаете?" -
спрашивает он вполоборота. "Преступление и наказание", - кротко отвечает
девушка. Герой пожимает плечами: "Одну старушку убили, а разговору сколько!"
На аналогичном контрасте построен роман Тагора "Дом и мир". Никхил,
человек глубокий, чистый, гармоничный, двойник самого Тагора, хочет решить
все вопросы жизни в духе любви. Шондип не верит в это и рвется к насилию. В
нем есть что-то захватывающее, есть обаяние энергии. Бимола, в которой можно
видеть воплощение народной души, на какое-то время увлекается Шондипом, но
разочаровывается в нем и остается с Никхилом. В жизни не всегда так гладко
кончалось.
С этим противопоставлением отчасти совпадает другое, имеющее, однако,
самостоятельное значение. Интеллигенция одновременно порождает глубоко
религиозный тип, ищущий обновления и очищения традиционной веры, и столь же
убежденных атеистов, стремящихся разрушить веру во все трансцендентное до
основания и утвердить на месте ее, в качестве предмета веры, научную теорию.
Первый тип больше проявил себя в Индии - классической стране религиозных
движений, второй - в Китае. В России обе тенденции были, кажется, одинаково
сильны. Отсюда крутые переходы от богоискательства к атеизму - или от
атеизма к религии: С. Булгаков, Н. Бердяев, Г. Федотов, С. Франк и др. Для
западных интеллектуалов не характерно ни то, ни другое: Бог их как-то не
мучил, по крайней мере в классический западный XIX век. Где-то в Дании писал
свои дневники Кьеркегор, но его извлекли из забвения сто лет спустя.
Религиозные проблемы становятся, однако, основными литературными
проблемами Запада в XX веке - в романах Ф.Мориака, Гр. Грина, Г. Белля,
Д.Сэлинджера. Современная постмодернистская Европа находит для
интеллигентского сознания какое-то место в своей духовной структуре. Это
можно показать на судьбе русских интеллигентов-веховцев. Попав на Запад, они
были там приняты как экзистенциалисты, то есть как чисто западное
("посленовое") явление. Следовательно, мы имеем право сказать, что
"посленовый" Запад - не совсем Запад. Или пойти в другом направлении и
определить понятие интеллигентности несколько более широко.
Подход к такому определению интеллигентности можно найти в философской
антропологии, в учении об эпохах неуверенности человека в основах своего
собственного и космического бытия. Коротко говоря, Аристотель "постигал
только человека в мире, а не мир в человеке" (М. Бубер). Человеческое бытие
само по себе становится проблематичным впервые для Августина, снова теряет
свою проблематичность для Аквината - и снова, еще остр ее, становится
проблематичным для Паскаля. Августина можно рассматривать как отдаленного