"Григорий Померанц. Долгая дорога истории" - читать интересную книгу автора

Близость высокой китайской цивилизации постепенно приучила японцев к
мысли, что нельзя обходиться только собственной, доморощенной мудростью, что
достойно, а совсем не стыдно, учиться у чужестранцев. В то же время
независимость характера народности, основавшей японскую империю, постоянно
препятствовала слепым заимствованиям. Японский императорский дом, усвоив
окитаившийся буддизм, а вместе с ним известный запас конфуцианских традиций,
продолжал гордиться своим происхождением от местных богов. Аристократия вела
себя так же. Никогда не было попыток, подобных обычным попыткам в странах,
окружавших Индию (Яве, Камбодже), вывести свою генеалогию от какого-либо
индийского кшатрия. Японские аристократы не испытывали соблазна стать
потомками китайского принца. Это может показаться мелким, незначительным
фактом, но он чрезвычайно показателен для времен, когда религиозные и
генеалогические символы играли огромную роль. Местная религия синто никогда
не деградировала (так, как это случилось с местными верованиями в других
странах) до уровня крестьянских суеверий, более или менее презираемых
верхами. Она сохранялась и развивалась как национальная религия, временами
споря с буддизмом, сохранялась, как символ святости социальной иерархии, - и
вместе с тем святости национального своеобразия, национальной традиции
наряду с "новозаветным", космополитическим, вселенским буддизмом. Японцы
питали глубокое уважение к китайской культуре, но, как правило, не хотели
раствориться в ней, перестать быть самими собой. Их отношение к культуре,
шедшей с континента, приобретало характер соревнования, диалога.
Диалог стал внутренним структурным принципом японской культуры. В
верхнем слое общества, располагавшем возможностью читать книги, всегда были
группы, поддерживавшие местные традиции, и группы более синизированные
(окитаившиеся). Отдельные формы культуры синизировались (философия), другие,
напротив, хранились в строгой национальной чистоте (например, в некоторых
формах лирики строго запрещалось употребление китайских слов, даже давно
вошедших в живой язык: иногда становилось модным писать стихи по-китайски,
но рядом бытовала японская проза). "Синизация" шла волнами, то усиливаясь,
то спадая, но в конце концов впитывалось только то, чего явно не хватало, и
этот аспект китайской культуры становился частью японской традиции и при
всех дальнейших изменениях ее сохранялся (хотя бы отодвинутым вглубь), а не
отбрасывался, словно старое платье, как верхами общества на Яве отброшен был
буддизм - ради индуизма и индуизм - ради ислама. История высокой яванской
культуры может быть описана как ряд страстных монологов, сменяющих друг
друга: монолог буддизма, индуизма, ислама. История японской культуры -
расширяющийся диалог, число участников которого постоянно возрастает.
Яванская культура в каждую данную эпоху монологичнее, качественно беднее
индийской; японская, напротив, усваивает новое, не отбрасывая старое, и
постепенно превосходит китайскую по своей широте. Можно охарактеризовать
Японию как устойчивую и в то же время "открытую" культурную систему, в
противоположность странам типа Явы ("открытый", неуравновешенный тип) и типа
Индии, Китая (устойчивый и "закрытый" тип, чрезвычайно неохотно уступающий
"варварским" влияниям). Это, разумеется, "идеальная модель", в которую
вмещаются не все факты. Но о на подчеркивает решающий факт: совмещение любви
к традиции - с любовью к чужому и новому. Конфуцианская традиция, постепенно
проникая в Японию, решительно осуждала чужое и новое. Это поддерживало
местный консерватизм. Но само конфуцианство было для японцев чем-то чужим и
новым, и таким образом интерес к китайской культуре вызвал к жизни - или по