"Григорий Померанц. Долгая дорога истории" - читать интересную книгу автора

полностью смят и уступает место застойному, прошедшему через весь XIX век
противостоянию позитивистского западничества и романтического
почвенничества.
В результате ускоренного и скомканного развития вся русская литература
XIX века оказывается и синхронной, и асинхронной европейскому развитию.
Поверхностные, подражательные слои ее синхронны Европе, глубочайшие
развиваются по своей внутренней логике, сжато повторяющей логику
европейского развития нескольких веков в своеобразной для всего Незапада
"смещенной и уплотненной" форме. "Тарас Бульба" - романтическая повесть,
вызванная к жизни Вальтер Скоттом; но нельзя свести к влиянию Гофмана "Нос"
и "Шинель". Гофмановский человек прошел через классицизм и Просвещение,
отталкивается от них - гоголевский "маеор" Ковалев о них просто не знает.
Гофман любил гротеск XVII века, а Гоголь непосредственно близок XVII веку,
скорее "барочен", чем романтичен. Константин Аксаков увлекся, сравнивая
Гоголя с Гомером, но какая-то первозданность, какая-то дорационалистичность,
допросвещенность в Гоголе действительно есть. Когда Достоевский написал
"Бедных людей" и заставил Макара Девушкина обидеться за Акакия Акакиевича и
критиковать "Шинель", обнаружилась по крайней мере одна вещь: то, что в
гоголевском мире никому не приходили в голову права человека и гражданина. С
точки зрения европейских темпов развития третьего сословия в Макаре
Девушкине сделан шаг от смешных буржуа Мольера к достойному маленькому
человеку Голдсмита и Ричардсона, то есть примерно в сто лет. Отсюда восторг
Белинского, прочитавшего "Бедных людей", и отсюда его недоумение, а потом
негодование. когда Достоевский не захотел продолжить начатое и занялся
какими-то диковинными экспериментами.
Между тем Достоевский, автор "Бедных людей", был в то же время
переводчиком "Евгении Гранде" и, по-видимому, чувствовал, что его роман, так
новаторски выглядевший в России, по западному счету стоит рядом с "Клариссой
Гарлоу" - и по духу, и по своей эпистолярной форме. Русский европеец,
Достоевский, как и весь его круг, был втянут в жизнь Запада, заглянул в
двойственность души "маленького человека", ставшего угнетателем, деспотом.
Не находя "реальных" бытовых персонажей и ситуаций, отвечавших его
интересам, он шаг за шагом все больше изменял реализму XVIII века, с
которого начал, и создавал фантастические характеры, действовавшие в
фантастических обстоятельствах.
Белинский этого не понял и не мог понять. Возвращение к романтизму,
только что изжитому, казалось ему бесплодным эпигонством, и великий критик
приписал фантастику "Хозяйки" полному упадку таланта, на который он когда-то
возлагал большие надежды.
Однако ускоренное и скомканное развитие характерно не только для
России. В начале XX века лучшие японские писатели причисляли себя к
направлению "сидзэнсюги", то есть натурализму. Но под европейским
натурализмом японцы понимали очень широкий и пестрый круг явлений XVIII-XIX
веков. В их глазах все европейское и "верное природе" сливалось, как спицы в
быстро движущемся колесе.
Развитие китайской литературы Нового времени совсем "неправильно".
Литературная и идеологическая модернизация захватывает Китай очень поздно и
как-то внезапно. Европа открывается китайскому сознанию вдруг, от
классицизма до символизма. Возникает духовный хаос, настолько невыносимый,
что спасением могла показаться простота "мыслей Мао Цзэдуна". Этот путь