"Эдмон Поньон. Повседневная жизнь Европы в 1000 году " - читать интересную книгу автора

тогда в их распоряжении будет огромное количество различных источников, и им
не придется по осколкам и фрагментам пытаться домыслить картину целого. Но
если от эпохи 1000 года до нас дошло лишь мнение одной группы населения, а
именно - мнение ученых монахов, то историки 3000 года, анализируя нашу
жизнь, возможно, почувствуют затруднение по противоположной причине: их
может смутить обилие точек зрения, взглядов, оттенков, зачастую пародий и
ироничных оценок, которые все вместе могут оказаться не менее сложны для
анализа, чем скудные источники 1000 года. Но вполне может оказаться, что,
проанализировав это многоголосие, будущие историки придут к тому же выводу,
к которому Э. Поньон приходит при анализе 1000 года, к выводу, который
обычно недоступен современникам анализируемых событий: возможно, они
напишут, что 2000 год и обрамляющие его десятилетия были переломным моментом
в истории, когда закладывались ростки качественно нового этапа жизни
человеческого общества.
Э. Драйтова


Глава I "УЖАСЫ ТЫСЯЧНОГО ГОДА"

Мы не всегда в должной мере осознаем, насколько повседневная жизнь
людей зависит от того, во что они верят.


Историк с богатым воображением

Представим на минуту, что Мишле[10], осознание неспособности
христианства "исправить зло земной жизни". Он пишет: "Несчастье за
несчастьем, разрушение за разрушением. Должно было случиться что-то еще, и
этого все ожидали. Заключенный ожидал во мраке темницы, заживо похороненный
en pace[11]; крепостной крестьянин ожидал на своем поле, в тени зловещих
замковых башен; монах ожидал в уединении монастыря, в одиноком смятении
сердца, мучимый искушениями и собственными грехами, угрызениями совести и
странными видениями, несчастная игрушка дьявола, упорно кружившего вокруг
него ночью, проникавшего в его убежище и злорадно шептавшего на ухо: "Ты
проклят!"
И далее, в той же 1-й главе IV тома "Истории Франции", следуют весьма
реалистические описания катастроф, которые потрясали эпоху, - вперемешку:
тех, что были до тысячного года, и тех, что случились позже, но при этом
лишь тех, которые подтверждают основную идею. Нам еще предстоит определить
истинную ценность этих примеров. Мишле между тем приходит к выводу о
воздействии всех этих событий на людей: "Эти исключительные несчастья
разбивали их сердца и пробуждали в них искры милосердия и сострадания. Они
вкладывали мечи в ножны, сами содрогаясь под карающим мечом Бога. Уже не
имело смысла бороться или воевать за эту проклятую землю, которую предстояло
покинуть. Месть также потеряла смысл: каждый понимал, что его врагу, как и
ему самому, остается жить недолго".
В этом месте нашему историку потребовался убедительный пример. И он его
приводит: "Во время чумы в Лиможе люди по собственному побуждению бросались
к ногам епископов и обещали с этих пор вести мирную жизнь, почитать Церковь,
не заниматься разбоем на дорогах и во всяком случае обходительно обращаться