"Николай Кириллович Попель. Танки повернули на запад" - читать интересную книгу автора

Мне становилось невмоготу от этой развязности. Однако я заметил, что,
рассказывая о родителях, Подгорбунский избегал залихватских словечек и
блатных оборотов. Отец Подгорбунского командовал отрядом у Лазо и погиб,
когда сыну не исполнилось и двух лет. Вскоре умерла мать, тоже партизанившая
в дальневосточной тайге.
- Так и попал я в детский дом. На день триста грамм черняшки, тарелка
кондера и по воскресеньям - пирожок, зажаренный в собственном соку. А на
рынках - молоко, сметана, мед, кедровые орешки и другие деликатесы... В
нашем детдоме "Привет красным борцам" воровать научиться было легче, чем
письму и чтению... К девятнадцати годам я имел тридцать шесть лет
заключения. Количество приводов учету не поддается...
- Как же вы оказались на свободе и попали в армию? - удивился я.
- На свободе при желании и некоторой сметливости оказаться не так уж
трудно. А в армии - по чисто патриотическим побуждениям. Против Советской
власти я никогда ничего не имел, а выступал лишь против личной
собственности, обычно в мягких вагонах черноморского направления. Последний
раз в лагере решил попробовать - а правда ли, что труд есть дело чести,
доблести и так далее. Вкалывал за двоих, и считали мне день за три. В
тридцать восьмом познакомился я в лагере с одним полковником. Ручаюсь, его
зря посадили. Он рассказывал мне про армию и про танки - словно песню пел. В
девятнадцатом году партизанил в Сибири. Мудрый старик. Когда умирал, взял с
меня слово, что стану порядочным человеком. Написал я письмо Михаилу
Ивановичу Калинину. От него запрос в лагерь. Из лагеря на меня
характеристика: трудолюбив, сознателен и так далее. Остальное вам
известно... Газет я не читаю, международное положение чувствую сердцем...
- Ну, голубчик, - восхитился добряк Мишанин, - тебя в самодеятельность
надо, в ансамбль.
- Ни в коем случае! - вскочил Подгорбунский, сразу став серьезным.
Только в механики-водители. Иначе сбегу. Не вынуждайте ставить Михаила
Ивановича в неудобное положение.
Спустя несколько дней ко мне в Дрогобыч позвонил Мишанин:
- Друг-то Михаила Ивановича удрал. Пробыл трое суток в учебном
батальоне и утек. Вот артист.
Вечером Мишанин позвонил снова. Подгорбунский никуда не удирал,
спрятался в казарме на чердаке и отказывался спуститься, пока ему не дадут
слово учить на механика-водителя.
- Но из него и должны были сделать механика-водителя, - удивился я.
- Командир учбата, когда узнал биографию, решил готовить трактористом.
Боязно танк доверять. Что же теперь делать?
- Учить на механика-водителя...
В начале войны я потерял Подгорбунского из виду. Встретился с ним уже
при погрузке эшелона в Калинине. К петлицам механика-водителя были пришиты
три суконных треугольничка.
- Знал, что вы здесь, - весело улыбнулся старший сержант, - но без
предлога и приглашения не счел возможным являться.
Он блестел быстрыми глазами, коренастый, ладный, в пригнанной по росту
шинели, в новеньком кожаном шлеме, какой был не у каждого командира бригады.
На фронте Подгорбунского назначили командиром взвода разведки. Хотя
взвод был танковый, Подгорбунский и его бойцы должны были пока что
действовать в пешем строю. Да и впоследствии они обычно без машины