"Валерий Попов. Третье дыхание (повесть)" - читать интересную книгу автора

мужики - сперва симпатичные, потом все более жуткие.
Показывали мне кулак, а то и нож... потом призывно бутылкой стали
махать. Я махал, но не шел. Так от жизни и уклонился. Не только там, но и
здесь. Так что, по сути, Нонна права, ненавидя меня за то, что не сгорел с
ними - с ней и с ее "визави". Выкрутился! Но не до конца. Петлей меня жизнь
все-таки прихватила.
Раньше бодрило меня с утра сухое, бодрое шарканье метлы: жизнь
продолжается, надо жить. Не помню даже, когда звук этот исчез. Порой и не
замечаем, как ссыхается душа, улетают звуки, любимые запахи - посторонние,
не главные. Их исчезает больше всего, и пустоту они самую большую оставляют.
Отправил Нонну, чтобы не беспокоила... и теперь уже /абсолютно/ пуст. Что
же, выходит, лишь она последнее время тебя и наполняла?
Вопрос только - чем? Нервно на кухню пошел. Вот чем она меня наполняла!
Все подоконники, шкафы, столы заставлены грязными, закопченными, пригорелыми
кастрюльками, мисками, сковородками. И - никакую не выбросить и даже - не
вымыть, в каждой кастрюльке не просто вещество, а горькая неизбежность, ее
тоненькими ручками созданная. И как большое из атомов состоит, так она
сумела большое горе из этих мелких кастрюлек сложить. Скрупулезно,
старательно, вроде бы мелким своим слабостям потакая. Но я знаю уже, нервно
вздрагиваю: главная мина в нашей жизни - это вот такая кастрюлька, в каждой
запасена маленькая гадость, ею созданная.
Разгребать? Ведь не со зла это все, а по слабости. Хотя есть такое
выражение точное: "Слабый человек не может быть добрым". Неизбежно его
слабости к гибели приведут - и не только его самого, но и ближних. И вроде
бы - с таких пустяков: гречневую кашу не доела, в кастрюльке оставила. Зная
уже, чем эта мелочь чревата, умолял: "Ну доешь эту кучку!" - "Нет!" -
слабость, когда на нее давят, может очень упрямой быть. Так и осталась в
этой кастрюльке кучка - не в чем стало молоко кипятить. Отец неторопливо,
даже величественно кружку протягивал - и изумленно поднимал брови, когда
следовал отказ. И так - каждое утро. Что мы в жуткой ситуации существуем -
не желал понимать! "Как это - занята кастрюля? Чем?" Мелкой неприятностью.
Что, объединяясь, горе дают. После долгих моих упреков, оскорбленная,
принесла молока, но почему-то - в мягком пакете. Если сразу вылить его в
кастрюльку, то ничего, не опасно, но мы без опасностей уже не живем. "Ну,
доешь кашку, освободишь кастрюльку?" - "Нет!" Из-за воинствующей слабости
ее - мощные катаклизмы начались. Такой вот, слабенькой, все по плечу. Каждое
утро список с ней составляли - но каждый раз она, расслабившись, что-нибудь
забывала купить, из-за чего завтрак, ужин, обед в ужас превращались. Написал
же - "творожная масса". Вечером - нет ее. "Ну как ты могла забыть? Ты
помнишь вообще, что я жив? Сигареты свои (не говоря уж о прочем) не
забываешь купить"? Слезки! Уже жизнь - трагедия, хотя "выдано" еще не все.
Начинаю двигать реальность, но кругом мины-кастрюльки, несущие беду. "Ну
давай сделаем омлет!"
Вытирает кулачком слезки, тихо шепчет: "Давай". Значит, пакет молока,
на утро предназначенный, надо раскупоривать, дырявым оставлять? Мина! "Ну
доешь кашку из кастрюльки, умоляю!" - "Нет!"
Сам бы доел - но в руках открытый уже пакет молока, криво писающий.
Швырнуть его, уйти? Или - остаться тут, пока памятник не поставят -
"пенсионер, писающий молоком". Налил молока в омлет, пакет прислонил
боком на полочку в дверце холодильника. Батя бредет. "Кушай омлет, отец!" -