"Александр Попов. Мальтинские мадонны (Повесть)" - читать интересную книгу автора

молчит, а как взгляну на него - краснеет да бледнеет. Думала, походит и
отвяжется, найдет какую моложе. Ан нет! Хвостиком моим стал. Пришлось
заговорить с ним. Понравился человек - степенный, открытый и бесхитростный.
Он детдомовский, сиротинушка, но такой, знаешь, ласковый и отзывчивый вырос,
хотя с виду многим воображается, что законченный мужлан. Он, Шурочка, так
мне нашептывает: "Я тебя, Галчонок, жалею". Вот ведь как: молоденький, а
понимает, что бабу надо жалеть. Слышь, не просто любит, а - жалеет. И я
стала жалеть его... на том и слюбились, - невесело улыбнулась Галина.
Иван почти не общался с Геннадием, первое время даже не здоровался с
ним, когда забегал к матери, чтобы, по большей части, позаимствовать
деньжат. Но Геннадий сам стал к нему подходить и протягивать для приветствия
свою грубую смуглую руку. Ивана сердило это крепкое "слесарское" пожатие,
как, мерещилось ему, тайный намек: слесарь-де выше какого-то там писаки,
хотя и прозванного красивым и непонятным словечком "журналист".
- Ма, не метит ли сей добрый молодец прописаться в нашей квартире? -
как-то спросил Иван, независимо-бодренько покачиваясь на носочках модных
туфель.
Мать промолчала и даже не взглянула на сына, но он увидел, как
затряслись ее плечи. Не успокоил, не объяснился, буркнул "пока" и ушел. И
месяца два не являлся и не звонил.
Год люди ждали, два ждали, когда же разлетятся Галина и Геннадий, но
они прожили вместе лет десять, до самой кончины Галины, и кто бы хоть раз
услышал, что они сказали друг другу неучтивое, резкое слово. Никто
достоверно и не знал, как они живут, а сами они ничего не выставляли на
обозрение, хотя и не скрытничались. У них редко бывали гости: быть может,
все лучшее земное и высшее они находили друг в друге. Но одно попадало на
поверхность неизменно приметливой сторонней жизни: Геннадий зачастую
приходил с работы раньше Галины и неизменно дожидался ее на балконе.
Пристально и беспокойно всматривался на дорогу сквозь ветви тополей и сосен,
хмурился и много курил. Но только приметит Галину - встрепенется, оживет,
загасит сигарету (она запрещала ему курить дома, потому что у Перевезенцевых
никто никогда не курил), помашет ей рукой. Она иногда останавливалась возле
лавочки поговорить с соседями, а он с балкона напоминающе-нетерпеливо
покашливал и покряхтывал, в забывчивости даже снова прикуривал. Женщины иной
раз подсказывали ей, посмеиваясь:
- Твой-то, Галка, глянь - весь извелся.
- Не мучай его - ступай уж, что ли.
В шестьдесят шесть Галина жестоко простыла, дружной гурьбой раскрылись
ее застарелые болячки. Она никогда серьезно не лечилась, и на этот раз все
не обращалась к врачам, тянула, словно не хотела просто так сдаться болезням
и старости, пользовалась домашними средствами, но не помогало. Геннадий чуть
не за руку увел ее в поликлинику. Шуре, прознавшей о болезни сестры и сразу
же примчавшейся на электричке, уже в жару и лихорадке шепнула, с великим
трудом зачем-то улыбнувшись чернеющим ртом:
- Смотри-кась, Шурочка, даже умираю, как Гриша, - от простуды.
Получается, думает он обо мне, дожидается там, а?
- Ха, "умираю"! Да ты, Галка, до ста лет проскрипишь...
Попросила Галина, чтобы сына поскорее позвали. Но Иван находился в
очередной, случавшейся почти что каждую неделю командировке.
- Напугайте, что ли, телеграммой. Он мне так нужен, так нужен...